«Я – самурай…» Я – самурай. Я выращен В боях И выжить В них терял Не раз надежду. И каждый раз С усмешкою кривой Я головы рубил Врагов небрежно. Как на полях, Наполненных Водой, Я гóловы срезáл, Как зёрна риса. На поле битвы Урожай собрал, Опасней тигра И хитрее лиса. Я от семьи Был рано Отречён. От алтаря Родительского крова. И средь мальчишек Я в казарме рос. И я не мнил Себе другого Дома. Как некогда Бежал я Средь камней Тягучие и злые Расстоянья, Как избивался, Воином чтоб Стать, Пытаясь Спрятаться В отсутствие Сознанья. Как после, Приходя потом В себя, Давя В себе рыданья, Боль и муки. И так взрослея, Становясь Другим, я постигал Бойцовские науки. Шёл день за днём, И шла за ночью Ночь. Тогда я плакал, Так, как плачут Дети. А после, как рассвет Нас поднимал, Я был спокоен, Как студёный ветер. И выходя Под окрики Во двор, И не переча, (Это было мудро), Я наполнял Ладони из ручья И умывал Бесстрастнейшее утро. Я не сломился, Как сухой тростник. Ведь злые силы Верящих не губят Во мраков мрак. Я верил лишь в одно — В то, Что однажды И меня полюбят. Как гибкий змей, И плоть моя крепка. При виде крови Сердце бьётся глухо. Но как оно Мечтает Полюбить. И беззащитная душа Нежнее пуха. Изогнут меч, Как быстрая река, Блестящая под Белым Солнцем Иня. Его роняю Из ослабших рук, Произнося Возлюбленного имя. Связь потерявший С матерью, отцом, О ласках детства Знавший лишь немного, Ниц падаю Я с дрогнувших колен. Я вновь нашёл Отца и даже Бога. И стона звук Так робко Льётся с губ. И в нём Так много Нежности и боли. И крепость тела Заменяет дрожь. И я целую Сильные ладони. Мне очень Страшно То, что это сон. Вдруг снова Битвы, муки и казармы? И вдруг он Растворится как Фантом? Но слишком Его очи лучезарны. Я льну к нему, Как молодой бамбук Льнёт к небу, Умоляя о защите. Его глаза И сердце, что внутри, Пожалуйста, Пожалуйста, любите! Ведь если не сомкнёшь Объятий ты, Меня тотчáс На сей земле Не станет. И слёзы, иероглифы Любви, С ресниц сочатся На лицá пергамент. Он улыбается И, что я трепещу, По этим иероглифам Читает. И как печатями: «Ты мне принадлежишь» — Он поцелуями пергамент Покрывает. Я снова мал, И мне тринадцать Лет. Но я в любви Живу, а не мечтаю. А он – мой щит, А щит тот – колыбель От прежних Убаюкавший страданий. Перстами он Касается волос И шепчет: «Ты в смятенье Очень милый. Одежду в поте, Крови и пыли Сними, как маску Отзвучавшей силы». Рубаха падает С меня к его Ногам. Вниз. Ещё немного. Ни разу Не познавший Естества, Нагой я предстаю Перед этим Богом. Я – самурай. Я в ненависти рос. Но быть любимым Не терял надежды. И я, рыдая, Отдаюсь ему. Я – самурай. Я ласковой И нежный. «Она пришла…»
Она пришла Как первая индиго И не была Нейтральной В полосе. Эдемский сад Из деревянных Брёвен. Она была Такою же, Как все. Она всё знала, Видела и зрела. Кресты неправославия Не спят. И хохот золотой Советских гурий Преобразился В танковый заряд. Война войной. Игра? Игра игрою. Тринадцать лет — Как будто Тридцать два. Насильники, Идущие в солдаты. Кишки Им выпускала детвора. Пятнадцать или Сто пятьдесят – одно И то же. И десять пыток Огненных часов. В её глазах Кружились метеоры, Похожие на полоумных сов. Эй, злой фашистский óрган, То есть сердце, От пыток Ты таких закоченей. Она ушла, ведомая На волю, И пробиралась К родине своей. Вот этот дом, Петля дверина Шее — Ни дерева, Ни крыш не воскресить. Вот плитка, На которой кашеварят, Но манну неба Некому варить. Включить конфорку, Повернуть бы ручку, Себе самой Тот вечный огонёк. Но пуст сарай, И зорька «му» Не скажет. Не подоить Её на посошок. А дева — Деревенская богиня. Всё помнит: Серп, колосья И колхоз. Она смеётся. Это не впервые. Фашист, рыдай До злых кровавых Слёз. А огонёк Горит и не тускнеет. Газ выключить И уничтожить мир. Планеты пыльной Голубой огарок Укрыт в шинель, Затёртую до дыр. |
