Прикрыв повлажневшие глаза, он подождал, пока станет легче. Прикинул, куда поедет рыбачить. Пожалуй, в Бирючий лог, на старицу. Именно туда они приезжали вдвоем с Мариной, позже работали в пионерском лагере…
И снова представилась она! Не всеобъемлюще, как мать, а удивительно ясно и осязаемо – какой запомнилась в час первой встречи…
Он встретил Марину как раз в ту пору, когда жизнь впереди казалась неоглядной, полной счастливых открытий и свершений. Он мечтал о славе историка, напряженно обдумывал, как совершенствовать обучение, следуя методе Михаила Ефимовича. Но все новшества сразу же пресек завуч, орденоносец Великой Отечественной и последователь Макаренко. Он потребовал неукоснительного выполнения стандартной программы. Ни шагу в сторону! Всё же Андрей тайком экспериментировал, использовал редкие исторические источники…
Девушка вошла в учительскую весенним утром, стройная, сероглазая, пахнущая талой водой, с румянцем на щеках, в шубке и белой вязаной шапочке, из-под которой торчали косички с бантами. Не учительница, а старшеклассница! Андрей ощутил, как замерло в груди при появлении красавицы, – и неотрывно смотрел на нее, улыбчивую.
В этот день Марина Сергеевна, как представила ее директриса, была предупредительно вежлива, собрана. И в мягких жестах, и в полнозвучном голосе таилось нечто привлекающее. Взоры педагогов, опытных душеведов и насмешниц, потеплели, – несомненно, в коллектив «влилась» не выскочка, которую нужно приструнить, а умная и обаятельная выпускница университета. Ее первые уроки литературы, посетив лично, похвалил даже ворчливый завуч!
А у Андрея, опьяненного присутствием той, о ком мечтал с юности, – прелестной, покоряющей искренностью и энергией женщины, – озарилась душа радостью, как если бы открылась перед глазами алеющая заводь лазориков – священных казачьих цветов.
Он стал бриться с особым старанием, пользоваться только что появившимся польским «Вар-сом», купил два галстука и пиджак из кожзаменителя. Вдруг увлекся сочинением любовной лирики.
Марина не сразу уловила его особенное расположение, – вовсе не деловое, неуловимо сближающее. И ответно была с Андреем дружественна. Оба они знали, что находятся под надзором старых перечниц, и стойко сносили их придирчивость, как бы не позволяющую ничего предосудительного между коллегами. Но душевная смута не покидала его, когда Марина была рядом. По взглядам, по интонации голоса он пытался разгадать сокровенные ее желания и мысли…
– Дядечка, чи ты в Бариловку? – раздался неподалеку голос, и послышались шорохливые – по сухотравью – шаги. Андрей Петрович выглянул из машины. Три хуторянки, – каждая с полным ведром помидоров, – выкрались из лесополосы. Он невольно улыбнулся, отметив схожесть этой троицы с гайдаевскими героями. Посередине шла пузатая, полнолицая цыганка в красной косынке, повязанной по-пиратски. Слева от нее семенила скуластая дамочка в рыжей футболке и пятнистых шортах, на лице которой стыла тупая мечтательность Труса. А третья, подвижная огородница в кофточке и трико даже внешне напоминала героя Никулина, – лукаво-веселым выражением глаз-пуговок и красным носом.
– В Бариловку, – подтвердил Андрей Петрович, становясь на бурый слой полеглого пырея, и с любопытством глядя на хуторянок.
Черным магнитом притянули глаза цыганки, она остановилась и шарахнулась назад.
– Ой, дядька! Я с тобой не поеду. Что-то с тобой будет нехорошее… Не знаю точно… Сама дойду!
А подруги не побоялись. Уселись в машину наперегонки, посмеиваясь над гадалкой. Однако слова ее не на шутку растревожили Андрея Петровича. Прежде с недоверием относившийся ко всем предсказаниям, на этот раз он почему-то заволновался…
6
За пять минут езды хуторянки прожужжали уши! Рассказали и о предстоящем собрании пайщиков, и о борьбе за угодья бандитских кланов, и о беззаконии, чинимом райадминистрацией, и о повальном пьянстве молодежи.
Он высадил землячек у магазина-развалюхи, откуда рукой подать до Дома культуры. Возле него уже стояли машины и мотоциклы. Даже две подседланные лошади дремали, привязанные к «Доске почета», на которой вместо фотографий пестрели объявления. Кучка мужчин, гомоня, курила на ступенях. Наверное, брат тоже был там.
У обочины кудрявая девчушка пасла на лебеде индюшат. И заодно продавала дыни, сложенные курганчиком.
– Почём товар? – спросил Андрей Петрович, выглядывая из окошка.
– Сладющие! Аж губы липнут! – протараторила замазура перенятой у взрослых интонацией. – По червонцу прошу!
– А почему не расчесана, не умыта? В школу ходишь?
– А ну ее! Надоело! – пожаловалась пастушка, морща нос. – Как мамку посадили в тюрьму, так и бросила. Лучше играться с братиком и бабушке помогать…
Озорная и доверчивая улыбка взяла за душу – Андрей Петрович наставительно сказал:
– Ты ошибаешься. Дети должны учиться! Обрести знания, чтобы стать грамотными людьми.
– Лучше певицей Гагариной! – выпалила девчушка. – Или почтальонкой. У нее денег полсумки, когда пенсию приносит. Вам – какую?
– Любую.
Вероятно, по наущенью бабушки (коль покупатель не привередлив), маленькая плутовка подала дыньку самую неказистую. И, зажав в ладошке мелочь, помчалась к приземистой халупе, у которой наблюдала, подбоченясь, крупнолицая тетка. Андрей Петрович видел, как пастушка передала выручку и пустилась обратно. Всё восстало в нем: и жалость к полуголодной и оборванной девочке, и гнев за безразличное отношение родных, и боль за страну, ставшей такой…
И он стремительно пошел по лебеде к хате, обдумывая, как начать беседу с этой угрюмой женщиной. Но та, вероятно, приняв незнакомца за какого-то чиновника, шмыгнула во двор и закрыла калитку. И, несколько раз постучав в нее, Андрей Петрович осадил себя! Это прежде слово учителя имело вес и уважение…
Родное подворье, проданное беженцам из Карабаха, неузнаваемо преобразилось. К дому достроили тамбур. Крыша блестела профнастилом. Дощатый забор закрыл крыльцо. С волнением ступил Андрей Петрович на спорыш, выщипанный утками. Старая вишня-рогатуля маячила верхушкой с огородной межи. Вспомнилось, как сажали ее с отцом… Сколько раз уезжал он отсюда и возвращался! Сколько пережито здесь и потеряно! Этот кусочек донской земли был для него центром планеты! Был… А сейчас раздавалась тут непонятная речь, плакал младенец. Разочарованно кольнуло сердце, точно ошибся адресом…
Вот он, сначала пологий, а затем все более крутой подъем с полосой асфальта, ведущего к хуторскому кладбищу. Взгляд как-то сразу охватил на всхолмье это сонмище остроконечных железных оградок, кустарников и крестов, памятников, холмиков, украшенных пластмассовыми цветами, веночками; между могил – бурьянную дурнину, лохмы конопли и полынные стежки. Погост, однако, разросся невероятно! И, выйдя из машины, исподволь поддаваясь той щемящей тоске, которая овладевает на кладбище, Андрей Петрович сделал крюк, прежде чем нашел две спаренные металлические пирамидки с крестами, выкрашенные серебрянкой. Глаза скользнули по ним, различили фамилии и замутились… Он плакал, будто заново переживая потерю родителей, ощущая свое сиротство, безвозвратность всего… Когда-то и его утеснят в обтянутый тканью гроб, забьют крышку гвоздями и опустят в вечный мрак…
Андрей Петрович смахнул слезы, трезвея от ужаса представившегося, и огляделся. Гробнички поросли травой и выгонками сирени. Никто не появлялся здесь с пасхальных дней. Он вернулся к машине, взял нож и под корень вырезал побеги. Тяготило, что приехал с пустыми руками, хотя и мог купить букеты в станице. Впрочем, суть не в условностях. Главное, что приехал он сюда, и уедет не с пустым сердцем…
К аржановскому куреню Андрей Петрович подъехал без четверти три. Времени оставалось в обрез. Он вылез из машины, захватив пакет с айвой.
Солнце дробилось в кроне вербы, парусящей на ветру. Из палисадника тянуло календулой. Андрей Петрович подошел к калитке. И тут же попятился, заметив овчарку. Она с разбегу шибанулась о планки, вздыбилась, щеря пасть. Однако покорно отскочила, услышав зов хозяина:
