Ефросинья, не медля, вышла в летнюю кухню и тщательно вымылась нагревшейся за день водой из кадушки. Только после этого успокоилась, и исчезло ощущение брезгливости. Убедившись, что в хуторе больше не слышно мотоциклов, снова спряталась в доме.

Зеркало точно притягивало. Вспомнив рассказ Натальи о жившей у них горожанке, она снова подошла к нему. И словно там, на горящем поле, – обдало жаром при мысли, что вот так же, как этот мордатый, любая немецкая сволочь сможет прикасаться к ней, хватать, срывать одежду, лезть с поцелуями…

Колебалась она недолго. В полузабытьи от небывалого волненья, ощущая, как колотится сердце, Ефросинья достала из ящика комода, где хранился портняжный инструмент, большие ножницы. Вернувшись к зеркалу, отколола свернутую кольцом косу. И, став левым боком, – одним движением отрезала ее. Коса оказалась тяжелой и шелковистой, и Ефросинье на миг стало жалко себя. Но тотчас взяв густую расческу, она принялась обстригать виски, срезать и ровнять челку. Пряди мягко падали на грудь, пятнали синюю в белый горошек ситцевую кофточку, домотканые половики. От щелканья ножниц звенело в ушах. Минуты летели незаметно – и вот уже в зеркале отражалась как будто не она сама, а похожая лобастая женщина…

Катастрофическое положение, возникшее в середине августа на терских казачьих землях, заставило Ставку Верховного Главнокомандования провести не только перегруппировку войск Закавказского фронта, но и создать новый орган управления – Северную группу во главе с генерал-лейтенантом Масленниковым. На огненную черту Терека перебросили из района Махачкалы и Баку 44-ю армию, с турецкой границы и черноморского побережья были сняты две стрелковые бригады и пять дивизий, танковая бригада и бригада морской пехоты, артиллерийские полки. 9-я армия усилилась стрелковой дивизией. По Каспийскому морю спешили на помощь два гвардейских корпуса и недавно сформированные пехотные бригады.

Предстояло в кратчайший срок рассредоточить эти мощные силы по терскому рубежу и до мелочей продумать варианты долгосрочной оборонительной операции. Фактически она началась с марша прибывающих дивизий. Пока на берегах Кумы и Малки окапывались отряды передовой линии, готовясь в лобовых боях задержать оккупантов, основные силы занимали позиции и готовили укрепления: противотанковые рвы, надолбы и дзоты – на второй линии обороны вдоль Терека, Уруха и на перевалах Главного Кавказского хребта. Таким образом, фронт растягивался на полтысячи километров.

Глава немецкого генштаба Кейтель и начальник штаба сухопутных войск Гальдер ежедневно докладывали фюреру об оперативной обстановке на российском юге. Стремительный бросок бронетанковых сил вермахта, за две недели разметавших отступающие дивизии Советов и продвинувшихся на пятьсот километров от Ростова до Пятигорска, казалось бы, должен был порадовать Гитлера. Но, наоборот, с каждым днем он становился всё более недовольным темпами наступления. Видимо, опыт ефрейтора Первой мировой и интуиция ему подсказывали, что русские не только не сломлены, но замыслили нечто особенное, грозящее не только остановить его дивизии, но и обеспечить прочную оборону.

Трехпалой лапой вцепились его войска в кавказское пространство. 17-я армия Руоффа ломилась вдоль черноморского побережья к Новороссийску, вела упорные бои на туапсинском направлении. 49-й горнострелковый корпус Конрада поднялся к ледникам перевалов. А дивизии 1-й танковой армии Клейста, еще две пехотные дивизии и горнострелковая румынская пробились к излучине Терека, чтобы выйти к нефтяным скважинам Грозного и Баку. Наряду со взятием Сталинграда, это было главной целью летней кампании. Накануне близких своих побед, в застольных беседах Гитлер охотно обсуждал будущее России, предначертанное планом «Ост»: славянские народы, за исключением здоровых молодых людей, годных для примитивных физических работ и воспроизведения потомства рабов, должны быть истреблены. Подлежал запрету и забвению русский язык и иные здешние наречия. Третий Рейх раскинется по всей планете…

Но меняя тему разговора, он внезапно раздражался и выказывал недовольство тем, что фельдмаршал Лист, командующий группой армий «А», имея на Кавказе пятикратное превосходство в танках, наступает «черепашьим шагом», даёт русским возможность сохранить войска.

На другой день в Пьяный курган спешным порядком прибыла стрелковая рота с двумя подводами боеприпасов, пушкой на конной тяге и походной кухней. Красноармейцы, донельзя усталые, отощавшие, в серых от пыли гимнастерках и штанах, остановились за околицей. Рассыльные пошли по дворам, прося до вечера топоры и двуручные пилы. Жители, узнав, что отряд будет защищать хутор, не могли отказать. Более того, прихватив с собой пышки, арбузы, сало, чихирь, хозяйки и пожилые казаки приходили на берег поодиночке и стайками. Расспрашивали «родненьких солдатиков», какие вести с фронта и что в дальнейшем ждать. Когда задымила труба походной кухни, тетка Василиса и Ефросинья зарезали для приварка в солдатском котле по курице и тоже подались к служивым.

Подворье Грудневых от околицы четвёртое. С тылу, – за огородным плетнем и садом, – берег излучины. По нему вразброс хороводят вербы, чинары, вековые дубы. В ложбинах щетинятся кусты шиповника и терна. А за могучим потоком, плавящимся на течении, низкий островной берег закрывает стена леса, который в половодье изрядно заливает бродячая вода. Там – изобилие грецких орехов и фундука, груш, боярышника, барбариса. Вольготно зверью. По теплу оглашают окрестность птичьи трели, зимой в чащобах таятся стаи сов, с полей торили тропы волки, нередко схватываясь с обитающими здесь секачами. Остров испокон веку был хуторским, хотя часты были прежде вылазки и посягательства с чеченской стороны. И теперь, на исходе лета, хуторяне часто переправлялись туда, запасались ягодой и орехами, готовясь к военной и тяжелой, по всем приметам, зиме.

Казачки прямо с огорода вышли к расположению роты. И с удивлением обнаружили залитый солнцем, оголенный метров на пятьдесят берег, где еще утром росли тополя. У кромки воды громоздились плоты из свежих бревен. Бойцы, храня рядом под боком винтовки и автоматы с дисками, сидели и лежали на траве, подстелив под голову скатки шинелей. Берег непривычно наполнился крепкими запахами мужского пота, кирзы, ружейного масла, табачного дыма, спиртуозной вонью портянок. В стороне замаскированные ветками находились минометы и небольшое орудие, прикрытые брезентом подводы. Из трубы полевой кухни поднимался чадный дым. Табунок захудалых лошадей под присмотром ездового жадно стриг зубами жестковатую поросль колосящегося пырея и клевера. Внимание Ефросиньи привлекли пулеметы и двуколка, в которой лежали катушки с проводом. Отдельно стояли повозки, возле которых хлопотала женщина в белой косынке и медицинском халате под горло. Со стороны хутора охранял длинношеий парень в мокрой пилотке и новенькой мешковатой гимнастерке, затянутой ремнем. Он сдернул винтовку с плеча, строго крикнул:

– Стойте! Дальше нельзя. Вы к кому?

– К вашему командиру, – не растерялась тетка Василиса и, осторожно ступая больными ногами, стала спускаться по тропе. Ефросинья, повязавшая голову желтым батистовым платком, следом несла в ведре разделанных кур.

– По какому вопросу?

– Ты позови, а тогда скажу, – сухо ответила принаряженная в тираску[11] и каемчатую юбку казачка.

Бойцы заинтересованно повернулись, скрестили взгляды на красивой молодой хуторянке. Заметил пришедших и какой-то офицер. Он поднялся с раскладного стула, скрытого под дубом, поблескивая красными эмалированными квадратиками в петлицах и звездочкой на рукаве. Одернув гимнастерку, неспешной походкой направился к женщинам. Рослого и ширококостного, с глубокими глазницами, этого неприятного дядьку точно облили потом, – его рыжеватые волосы свисали косицами.

– Здравия желаю, гражданки! В чем дело? – спросил он с недоумением.