– Соболезную тебе, Ефросинья, – вполголоса пробасил Савелий Кузьмич, сдернув с головы поношенный парусиновый картуз. – Борис и мне по матери, по Грудневым, родней доводится… Пал за Родину, как подобает терцу. Вечная ему память! И царствие Небесное… Раз такая его доля, то хоть плачь, хоть кричи, а героя не поднять. Война, Фрося, никого не жалеет, а метит дома несчастьем, как зима снегом. По такому делу, без толку голосить и убиваться, – только душу надорвешь. Баба ты молодая, при силе, красотой в хуторе всех превзошла. Горе горем, а надобно торить стежку дальше. Сына поднимать. Как говорится: терская казачка беды на коромысле несет…

Бригадир, завзятый табакур, перевёл надсадное дыхание. Отстраненно помолчал, собираясь с мыслями.

– Само собой, положен тебе выходной. Я – не камень… Но рассуди сама. Зараз снопы на солнце подсохли, бабы цепями молотят. Вера Федотова тоже без мужа осталась, а не прохлаждается. С утра на винограднике. Вот и ты, как сознательная гражданка, подмогни родному колхозу. Обмолотим ячмень и рожь, свезем на ток. Потом отвеем – и потечет зернецо стране и армии! Опять же, согласись, на людях горе не такое колючее. Слезы не поливают, а без следа высыхают. Правильно я толкую?

Она едва заметно кивнула.

– А свекор и малец до сих пор в отъезде? – надев картуз, с удивлением проговорил бригадир. – Советовал обождать – не послушал. Сказано, бедовая голова!

– Оба у мамы, в Горячеводской.

– Была станицей, а зараз с Пятигорском срослась, – пробормотал бригадир, сводя хохлатые брови. – Угораздило его в такое время грязями лечиться! Я спину пчелами спасаю. Нажигают до слез, отлежусь – и снова на ногах. Сегодня ты пан, а завтра… Сводки хуже некуда. Немцы на Ворошиловск[2] нацелились! – гость, помрачнев, потащился к двери, оглянулся. – По такому делу, должны работать ударно! Может, на бедарке[3] к току подвезти?

– Я приду, дядя Савелий – отрешенно ответила Ефросинья, взглянув отсутствующими глазами. – Я поняла…

Укрепрайон № 151, охвативший дугой юго-восточный берег Крыма вблизи Керченского пролива, был укомплектован частями из уральцев и сибиряков, прошедшими специальную подготовку. Борис Груднев попал в отдельный пулеметно-артиллерийский батальон после выписки из госпиталя. Просмотрев красноармейскую книжку, лейтенант на пересыльном пункте заключил:

– Пойдешь в пулеметчики. Ты воевал. Обстрелян. А то «на авось» присылают юнцов, пороха не нюхавших. Теорию они знают, а как начнет «ганс» лупить, душа в пятках!

Сержант Груднев был назначен начальником пулеметного расчета. Командир взвода Свиридов, двадцатилетний младший лейтенант, недавно выпущенный из училища, проверил у новоприбывшего навыки в стрельбе по мишени, задал вопросы по уходу за материальной частью «Максима» и баллистике и убедился, что он хорошо подготовлен. Сержант и внешне располагал к себе. Выше среднего роста, с крутыми булыжниками плеч и крепкой шеей, узколиц и привлекателен открытой белозубой улыбкой. В разговоре, позабыв о субординации, комвзвода с любопытством стал расспрашивать Бориса о службе. А тот отвечал сдержанно, что призван прошлой осенью, когда вспахали в районе зябь. Предлагали продлить «бронь» как механизатору, но отказался. Сначала обучался на курсах пулеметчиков. В первом бою под Ростовом был контужен. После медсанбата служил в разведке. Затем тяжело ранили.

– «Языка» с ребятами взяли и переправляли через речку, – пояснил Борис. – Немцы засекли. Мы с ефрейтором Лапченко остались в прикрытии группы. Уже на берегу были, когда граната взорвалась. Мишку – насмерть, меня осколком задело. Заполз в камыши, кое-как перевязался. А на другую ночь смог обратно переплыть…

Май начался с ярого тепла, баловал солнечными деньками. Линия обороны укрепрайона была проложена с учетом рельефа местности. Многочисленные доты и дзоты, бетонные колпаки, ходы сообщений и окопы, противотанковые траншеи по высоткам и курганам должны были, по замыслу командования, стать непреодолимым редутом для врага, пробивающегося к Керченскому проливу. Но в спешке строители соорудили оборонительные пункты из белого туфа, маячившего на всю округу. Командир батальона, хватившись вовремя, приказал демаскирующую «рекламу» замазать грязью.

Немцы открывали по утрам спорадический артиллерийский огонь. Издали долбили из пушек, – то недолет, то перелет. Пулеметчики по неопытности решили, что фрицы «давят на психику». Но Борис, оглядев расчет, только усмехнулся:

– Не жалеет враг снарядов, чтобы напугать? А на какой, скажите, ляд? Выходит, фрицы глупее нас?

Наводчик Фрол Михайлов, немолодой усатый алтаец, его жизнерадостный земляк, «второй номер» синеглазый Василь Антошкин, и подносчик боеприпасов молодой уралец Силантий Лаптев приумолкли.

– Нет, братцы. Они расчетливы и коварны. С умыслом берут наш участок в «вилку». Пристреливаются. Пулеметное гнездо перенести мы не можем. И дзоты с дотами – те же неподвижные мишени.

По данным фронтовой разведки немцы готовились к прорыву в середине мая. В укрепрайоне старательно налаживали телефонную связь, штабники отрабатывали взаимодействие с подразделениями, артиллеристы маскировали огневые точки, уточняя секторы наблюдения и обстрела.

На рассвете 8-го мая побережье потряс оглушительный грохот взрывов. Все части укрепрайона были подняты по тревоге. Борис сразу понял по интенсивности огня, что это не просто артобстрел, а мощная подготовка наступления. Его пулеметчики заняли боевую позицию между дотами, с сектором обстрела левого фланга. По соседству находилось пулеметное гнездо второго расчета с командиром взвода Свиридовым.

Показалось, грянуло землетрясение. Под сапогами залихорадило почву. Высокие темно-рыжие столбы взрывов вал за валом приближались к рубежу батальона. Предполье и передняя линия были напрочь распаханы и разбиты, до неузнаваемости обезображены воронками, каменными грудами бывших укреплений, останками минометов и пушек. Жутко было видеть тела красноармейцев, разбросанные по дымящейся, опаленной дочерна земле.

А тяжелые гаубицы по-прежнему выверено кромсали крымскую землю, дробили колпаки и стены дзотов. Огненные призраки сквозняками носились над землей, обдавая лица бойцов удушливой кислотой дыма и жженого металла. Борис, время от времени высовывая голову из окопа, осматривался, пока не разнесло каменную раму укрытия. Пулемет покосило, на кожухе осталась вмятина. Расчет, за исключением командира, лежал на дне окопа. Пулеметчики, точно в лодке, жались друг к другу, погромыхивая при неловких движениях касками. Их лица, скованные ужасом, пестрели разводами. Они держали «огневое крещение». И каждый переживал его по-своему. Наводчик, не сводя глаз с «железного друга Максима», оглаживал пшеничные усы. Силантий покашливал от точившей горло пыли и и шмыгал носом. По движению губ красавца Антошкина догадался Борис, что тот тихо напевал. Вдруг по щитку с коротким промежутком цокнули два осколка. Позади себя Борис услышал вскрик. Он оглянулся. Василь со стоном выгнулся, упершись ногами в стенку окопа, – и уже в беспамятстве катнул головой по плечу Михайлова. Молодой уралец вскочил, как ошпаренный, поняв, что товарищ умирает. В расширенных глазах мелькнул огонек безумного страха. Борис рванул его за руку:

– Лечь!

И толстогубый Сила, потерянно сполз спиной по сыпучей стенке. Михайлов, потемнев лицом, упокоил голову товарища на патронном коробе. Затем, быстро перекрестившись, большими пальцами сомкнул покойному еще теплые податливые веки…

Смерть, заглянувшая в окоп, потрясла пулеметчиков. Силантий затравленно озирался, будто ища выход, куда бежать. Заметней побледнел Михайлов, однако, терпел с нажитым мужицким упорством.

Залпы стали замирать и – разом оборвались.

Обложная сомкнулась тишина, только в ушах долго стоял тонкий комариный звон. Вслед за командиром вскочили на ноги и пулеметчики. Борис осматривал позиции батальона, над которыми нависал дымовой сумрак, сузивший видимость до нескольких метров. Близ пулеметного гнезда, где находился второй расчет, дыбился сугроб песка. Раздолбанные доты громоздились обломками перекрытий и бетонными глыбами. Оттуда доносились жалобные стоны. Борис видел, как курилась сожженная земля, и плавился понизу раскаленный стеклянный воздух. Нужно было поднять тело погибшего, и он дал команду, остро переживая потерю бесстрашного парня.