Хотя, наверное, таким лицо делает богатство.

Эта девушка, без сомнения, очень и очень богатая. Одежда у нее простая – свитер и джинсы, заправленные в высокие кожаные сапоги, но они едва ли не пахнут деньгами. И она сама пахнет деньгами.

И, конечно, только богачки могут так кривить губы, говоря с мужчиной в костюме. Это ее папа? Нет, выглядит молодо. Да и сложно представить, что человек с таким тяжелым подбородком и рябой кожей может быть родственником этого ангела во плоти, согнувшей руку, на которой висит сумка «Луи Виттон».

– Ваша мама… – начал мужчина, а она вскинула руки.

– Так позвони ей!

– Прошу прощения? – возразил мужчина, нахмурившись.

– Позвони моей маме, – повторила она с легким шотландским акцентом. Ее подбородок приподнят, и я прямо чувствую, как она напряжена.

– Нам велено… – продолжил мужчина, вздохнув, но она не сдается:

– Позвони моей маме.

Папа в телефоне нахмурился:

– Все в порядке?

Я снова глянула на свою новую соседку, надменно повторяющую «Позвони моей маме» каждый раз, когда мужчина пытается вставить слово. А теперь он достает телефон (наверное, чтобы позвонить ее маме), но она все не унимается и нудит как ребенок:

– Позвони моей маме. Позвони моей маме. Позвони. Моей. Маме.

То ли из-за смены часовых поясов, то ли из-за странного невесомого чувства в животе, которое появилось в тот момент, когда я вошла в двери школы и обрушившегося на меня понимания того, какие глобальные в моей жизни произошли изменения, я поворачиваюсь к ней и, не успев подумать, слышу собственный голос:

– Эй, Верука Солт![8]

Ее рот слегка приоткрылся, а брови поднялись, когда она повернулась ко мне.

– Прошу прощения?

Я никогда так не сожалела о сказанном. Ли был прав в том, что я не люблю ссор – я их совершенно не переношу, хуже только майонез и джаз. Но что-то в том, как эта девушка разговаривала, взбесило меня.

Встречайте новую меня – Милли Квинт, скандалистка.

Останавливаться поздно.

– Ты не возражаешь стать немного потише? – я показываю ей экран телефона. – Здесь люди вообще-то пытаются говорить по телефону, а твой компаньон, похоже, звонит твоей маме, так что сбавь громкость делений на сто.

Она все еще пялится на меня, а теперь к ней присоединился и мужчина в костюме, а его и без того цветущее лицо покраснело еще сильнее.

– Ну, я здесь, я в порядке и все здорово… вроде бы. Я перезвоню позже, хорошо?

Потерев глаза, папа кивнул:

– Звучит здорово, Миллс. Люблю тебя.

– И я тебя.

Он завершает звонок, а я возвращаюсь к чемодану, лежащему на кровати. Мне нужно разобрать еще кучу всего и сделать так, чтобы в этой комнате было хоть немного домашнего уюта. Мне еще нужно…

– Ты что, назвала меня Верукой Солт?

Я обернулась. Моя новая соседка стояла, скрестив руки. Мужчина вышел в коридор и говорил по телефону. Может, он позвонил маме девушки, чего она и добивалась?

Я помедлила и спокойно оглядела ее, уже не ослепленная ее скулами и волосами. На ней светло-зеленый свитер, который кого угодно превратил бы в серую мышку, но на ней он сидит превосходно и подчеркивает золото ее глаз. Она все еще самая красивая девушка из тех, что я видела, но трясущаяся от злости челюсть немного портит образ.

– Ага. Ты почти песню запела про то, что все должно быть, как ты захочешь. Так что это было в точку.

Она сомкнула губы, изобразила улыбку и, наконец, произнесла:

– Очаровательно.

Ее взгляд упал на мои джинсы – и близко не такие крутые, как у нее, – и кофту с длинными рукавами. Я ее купила в прошлом году, чтобы сфотографироваться на ежегодник. Я решила, что нет смыла покупать нарядную одежду, раз уж мы все равно ходим в форме, но сейчас, рядом с этой девушкой, я чувствую себя… неотесанной.

– Похоже, ты моя новая соседка, – говорит она, а я скрещиваю руки и встаю как она.

– Похоже на то.

Опять эта же улыбка, как у злодеек из диснеевских мультиков. Неважно, насколько она прекрасна – она настоящая ведьма.

– Вот уж радость для нас обеих, – говорит она, затем поворачивается и вылетает из комнаты.

Наверное, побежала к директору просить, чтобы ее переселили. Меня это полностью устраивает. А может, мы так займемся учебой, что будем редко пересекаться и нам даже видеться не придется. Только после того, как ее шаги в коридоре стихли, я поняла, что не представляю, кто она.

Согласно присланному мне расписанию, в четыре часа дня у меня «Чай». Сейчас три часа – пора переодеться в новую форму, которая висит в шкафу в пластиковом чехле. Юбка в клетку до колена, белая рубашка с короткими рукавами, свитер и жилетка. Я выбираю жилетку. На груди значок Грегорстоуна. Сейчас тепло, так что колготки не нужны, – надену лучше гольфы. И, наконец, простые белые туфли без каблука.

С задней стороны двери – зеркало, и я смотрю на себя. На новую Милли. Студентку Грегорстоуна.

На плечах лежат непримечательные кудрявые каштановые волосы. Карие глаза. Я натягиваю улыбку – появляются ямочки.

Все та же Милли. А место другое.

Вздохнув, я открываю дверь, выхожу в коридор и слышу, как кто-то за углом кричит:

– Говорю тебе, Перри, она на этом этаже!

Голос точно принадлежит диснеевской принцессе – нежный, мелодичный, безупречный британский английский. Кажется, сейчас появится кто-то средний между Золушкой и Спящей красавицей. А за ней, наверное, последуют лесные зверушки…

Появившаяся из-за угла девушка и правда красивая, но она… просто великанша!

Ладно, я немного утрирую, но она точно выше, чем метр восемьдесят. Правда, на ней туфли на высоком каблуке. Она не похожа ни на Золушку, ни на Спящую красавицу, но она просто сногсшибательная. У нее длинные волосы и гладкая смуглая кожа.

Она опускает голову и смотрит на меня. В уголках ее красивых карих глаз появляются морщинки, когда она улыбается:

– Ой, привет! А я тебя даже не заметила!

Наверное, потому что мы с ней выглядим как белка и жираф, и я робко отмахиваюсь:

– Просто пытаюсь слиться с окружением.

– О, ты из Америки, – слышит она мой акцент и, кажется, приходит в восторг. Она восклицает, махнув кому-то рукой:

– ЭЙ, ПЕРРИ, Я ТУТ НАТКНУЛАСЬ НА АМЕРИКАНКУ!

Это было громко – я вздрогнула.

За ней показался… нет, не представитель лесной фауны, а молодой человек, который, правда, чем-то напоминал кролика. Так, наверное, нехорошо думать, но у него явно неправильный прикус, а еще он нервно подпрыгивает. Особенно это заметно на фоне девушки.

– Я Сакши, – представляется она и протягивает мне руку. Я пожимаю ее, радостная, что хоть кто-то в этом месте ведет себя по-человечески.

– Милли.

Она улыбается. Я замечаю кривой зуб. Фух, и в этой идеальной красотке есть что-то неидеальное. Я уж начала думать, что сюда принимают только супермоделей, а меня взяли из жалости.

– Милли, – повторяет она, – как прелестно. Мне нравится.

Никогда не считала свое имя «прелестным», но непохоже, что она хочет меня задеть. Я продолжаю:

– Вообще-то я Амелия, но меня никто так не называет.

Она показывает пальцем на парня позади себя:

– А это Перри. Хотя вообще-то он Перегрин.

– Прекрати всем об этом рассказывать, – говорит он и наклоняется, чтобы тоже пожать мне руку. Он чуть ли не на голову ниже Сакши, у него ярко-рыжие волосы, а веснушки покрывают молочно-белую кожу всего лица.

– Значит, ты из Америки, – уточняет он и подходит ближе. На нем тоже жилетка с гербом Грегорстоуна, но она ему великовата.

– Ага, – говорю я, переминаясь с ноги на ногу, – из Техаса.

Тут мне пришло в голову, что это название ни о чем им не говорит. Сакши сказала, что они с Перри из Ногтгемптона[9], и для меня это также непонятно. Культурный шок – такого я не ожидала.