Смотрит Павел: – Ба, да это же Карл Маркс Ленина позвал…
– Он что тут делает? – спрашивает очкастого.
– Карлуша? Ну, он же главный кочегар в нашем секторе. Ульянов сейчас вот покипит в смоле и продолжит с тобой беседу. А потом наша очередь в котёл лезть: я, Лазарь Каганович, Янхель Юровский, Шая Голощёкин, Лёва Троцкий, Лаврентий Берия, Гершель Ягода да Колька Ежов. Нас-то гуртом запускают, мы в одном барахтаемся, а у Вована персональный котёл. По очереди кипим и кочегарим. А Карл Маркс у нас бригадир.
– А вы кто?
– Яков Моншович Свердлов. А ты?
Павел назвался.
– Странно… По возрасту молод и в партии нашей до её развала не был, а почему в ад попал? Сюда только коммунистов да террористов направляют. Ты, значит, террорист?
– Боже упаси! В жизни никого не ударил даже, не то что убивать…
– А, так тебя скоро в другой сектор сошлют или вообще унесут отсюда. Не увидимся боле…
– А в вашем секторе кто?
– В соседнем вон Сталин кипит, тоже навечно в смолу определён, а неподалеку какой-то немец… Гитлером зовут.
– А у Ленина персональный, значит…
– Ну, да. Здесь решили, что он самый страшный был на планете. А я так не думаю. Мы с ним хорошо работали.
– Ага, сочиняли как людей убивать. Даже детей.
– Каких детей?
– Ну, царевича-то Алексея Романова вы же приказали…
– А, ну это мелочи… Он же больной был, какой-то хворобой страдал. Ради революции всё делалось. Я ж сам не расстреливал, вон друзья мои Янхель Хаимович да Шая Исаакович меткие стрелки были, это они царскую семью того…
– А долго ваш Ульянов-Ленин в котле кипеть будет? Сколько часов-минут?
– А я откуда знаю? Тут времени нет. Спешить некуда. Все по очереди закипаем.
– После ада – чистилище?
– Какое такое чистилище?
– Ну, Данте писал.
– Не слыхал такого. Дружок твой, что ли? Очищаться, сказали нам – на Земле надо было от грехов своих, а здесь не санаторий и не больница. Да и убийство – это такой грех, что и на Земле не смывается. Мы навечно поселены кипеть. Может, те, кто не коммунисты и не террористы, не убийцы и попадут когда-то в чистилище, не знаю, а мы тут – вечные…
– Таких как вы и надо так наказывать. На Земле-то безнаказанно зло творили. У вас руки тоже по плечи в крови.
– Выше, Павлуша, выше. Много народу я сгубил, много. Так ведь Ульянов-Ленин приказывал, а мы выполняли. Думали, лучше будет. А на Земле, говорят, всё равно бардак…
– Да не всюду. Потому что вы умных поубивали, а вас подлецы поддержали. От подлецов дети ангелами не бывают. Вот беда какая. А вот с чиновниками да с милицией, ну ещё с бандитами кавказскими разберёмся – и будет порядок.
– Э, ты ангелов не вспоминай, а то заберут отсюда, не успеешь с Вованом больше потолковать. А он и ты этого ж хотите…
– Да вам всем одинаковый счёт предъявлять надо! Все вы столько бед России принесли, что сравнить ни с чем невозможно. Хуже любой инквизиции, хуже фашизма. Подобного ужаса на планете не бывало за все миллиарды лет!
– Я ж говорю – это всё Вован. Власти захотел, зараза! А мы ведь только поддержали. Мы – сподручные. Правда, Лазарь?
– Я неграмотный, не знаю. Я только указания давал убивать, кто в колхозы не шёл. А скоко убито – это вы считайте, а я ж говорю – неграмотный. Какой с меня спрос? Вон Вовка Ульянов университет закончил – с него испрашивай, парень, – откланялся Лазарь Каганович.
– И я не виноват в расстрелах, – отозвался подошедший Феликс Дзержинский.
– И мы, – в один голос заявляют Лев Троцкий и Коля Крыленко.
– А я даже целиться не умею, не то что стрелять! – вплыл в компанию Гершель Ягода. Следом за ним появляются Николай Ежов и Лаврентий Берия.
– И мы ни при чём, – нагло так заявляют. – Нас Сталин науськивал, мы Ленина и знать не хотим, он самый злой, страшнее Иосифа Виссарионыча.
– Ага, спросить не с кого…
– Паря, чё спрашивать-то? Об чём гутарить? – Это Дзержинский смеётся. – Мне вон один памятник в Москве был – и тот убрали. А Вовану Ленину-то в одном Омске, говорят, штук десять. А по всей стране? Тысячи ведь… Все сохранены. Значит, любят его на Земле, ценят. Мавзолей отгрохали. Почитают партийцы Ильича-то, берегут. Это ты тут прилетел в грязном белье ковыряться, так у нас нет белья, мы все того… Ты один недовольный. Ну ещё пара-тройка тут появлялась. А в целом-то ведь массы любят, получается, Вована нашего. Ну подумаешь – попов порасстрелял, в церквах золотишко экспроприировал. Что с того? Не себе же в карман, как сейчас там у вас…
Тут появляется Игнатий Иоахимович Гриневский, царя Александра Второго убивший: – Дайте мне вторую бомбу, я этому жалобщику ноги оторву, – идёт навстречу Павлу.
– Я б его за две минуты к расстрелу приговорил, – заявляет прокурор Андрей Вышинский. А его тёзка Андрей Жданов, по чьей вине в Ленинграде во время второй мировой войны народ с голоду умирал, заявляет: – Без хлеба уморю – будь моя воля…
– А мне для таких пули не жалко, – бравирует Сашка Белобородов, чекист уральский, много земляков положивший ради глупой идеи.
Подходят известные террористы, чьими именами улицы названы в России: Андрей Желябов, первый в мире лодырь Стёпка Халтурин, получивший фамилию по своему же прозвищу, Жанна Лябурб, Вера Фигнер.
– Слушай, – говорит Дзержинский. – Ты чего хочешь? У вас и сейчас невинных в тюрьму садют, а за воровство и убийство в начальство двигают, а не наказывают. А при мне – все воришки – большие и малые по тюрьмам сидели.
– Да ему ноздри надо вырвать и на дыбу вздёрнуть, – появляется откуда-то Иван Грозный, шагая в обнимку с Малютой Скуратовым.
Смотрит Павел, а за царём целые толпы злых бородатых ваххабитов-чеченцев. «Боже, куда я попал?! Все палачи России тут! Да много их как! И всё – нерусь!»
Но тут возвернулся Ленин. Распаренный, уставший.
– Ух, тяжко-то как! Даже катогжникам было легче. И пхиговохённым к смегти тоже… Ух! Они хоть знали, что муки их когда-то кончатся. Мои же – никогда! И миллион и миллиагд лет пхойдёт, а я всё буду в этом котле кохчиться. Знал бы – ни за что бы в геволюцию не кинулся. И кашу бы в этой стгане дикахей не стал завахивать, – вздыхает удушисто. – Это вон Кахлуша насочинял всякой теогии, башка у него большая, а я хешил на пгактике теорхию пгименить, а он теперь ещё и кочегахит под моим котлом. Хотя бы смола быстхей кончилась что ли…
– Не жди. И не смола это, а слёзы и кровь убиенных. Сколько будет существовать Вселенная, столько и ты будешь плавать, теоретик плешивый, – беззлобно ухмыляется в густую бороду Карл Маркс, который русских считал недочеловеками и достойными полного уничтожения. И лозунг ведь публиковал, что большевики не должны признавать никакой морали кроме насилия. Вот диктатура КПСС и сыграла зловещую роль, привела СССР к развалу. Об этом и хотел сказать Павел Карлу Марксу, но Ленин встрял:
– Послушай, москвич. Неужто я так много гохя пгинёс твоей стране? Откуда столько слёз и кхови, что они гохят под моим котлом уж почти целый век?
– Миллионы смертей принесли вы своей революцией. С первых дней вашей власти начались восстания по всей стране. Люди с вилами и кольями целыми деревнями шли на большевистские пулемёты, недовольные нищетой. А вы их в крови утопили. И наркому юстиции Курскому писали приказы: «Расширить применение расстрела». Было?
– Было, батенька, было. Ох ты, господи, тяжко-то мне как после этого кипения! Да, о чём это мы?
– Да всё о том, что вы – палач народа, творец голода и смертей. И первый террорист планеты.
– Чего это я техгохист?
– А кто после покушения на вас Фанни Каплан приказал брать в заложники ни в чём не повинных людей, а потом многих из них расстрелять?
– Да-да, вехно. Забыл уж совсем тут. Склегоз пхоклятый довёл, склегоз…Тут понимаешь, Павлуша, как всё получилось. Умные люди за мной не пошли. За гедким исключением. Голытьба всякая да сволочь. Бездельники, пьянчужки, вохы да хистопгодавцы поддехжали. Были ж никем, а хотели стать всем! Ну я им пгиказ: хасстхелять одного, а лапотники зловгедные да нищие евгеи и хады выслужиться – вместо одного – десятегых к стенке. И хапогтуют ещё, что план пехекхыли. Хвастаются, пехед массами выступают, как вон Юховский, что семью Хомановых прикончил. В заслуги себе ставят. Нагхаду за гасстхелы пхосят.
