Наташа нажала круглую кнопку вызова лифта, подошла к доске приказов начальника общежития с кричащими «Приказываю», «Запрещаю» и другими глаголами повелительного наклонения, равнодушно скользнула по ним взглядом и, махнув рукой Нахимову, вошла внутрь лифта.

– Даже студбилет не попросили оставить! – с изумлением выдохнул Александр. – Ты и над Архаровым власть имеешь?

– Да кто он такой, чтоб над ним власть иметь? – махнула рукой девушка. – С ними жестко надо, а то на шею сядут. И тебе надо жестче быть, мужчиной становиться. У нас на физтехе с этим кое-какие проблемы есть.

Они уже доехали до седьмого этажа, где находилась комната Наташи. Угловая. Обычно такие угловые комнаты давали семейным студентам, остальные жили в блоках, состоящих из «двушек» и «трешек» с общими ванной и туалетом.

– Неплохо устроилась! – оценил степень предприимчивости девушки Нахимов.

– Да, по-свойски поговорила с Бурениным, общий язык быстро с ним нашли.

Нахимов не стал уточнять, как она нашла с начальником общий язык, но догадался, что без некоторых манипуляций, связанных с деньгами или прочими предметами, пользующимися повышенным спросом у людей, не обошлось.

Наташа подмигнула ему и сказала:

– Поселишься в «Зюзьке», научу, как и что надо будет сделать.

С этими словами ввела его в свою маленькую комнату с вкусным запахом дорогих (французских?) духов. Становилось темно, и она, нащупав выключатель, включила свет.

– Чувствуй себя как дома, Саша. Сейчас чай поставлю. Садись на кровать, не бойся.

– Не надо чай, я ведь ненадолго.

Та его не послушала и начала хозяйничать. Нахимов огляделся: небольшая комнатка, как всегда у девушек, уютная. Свежие розовые занавески, аккуратно заправленная светло-желтым покрывалом кровать, покрывало не казенное, свое. Книжные полки на стене, шкаф с одеждой, маленький холодильник, на котором красовалась оранжевая каска спелеолога. Вверху не просто лампочка, а легкая, но красивая блестящая люстра.

– Думала, квартиру снять, – заметила Наташа, – а потом поняла, что пока нет особой необходимости. На те сто рублей, что за аренду отдашь, лучше парфюмерии накупить.

Александр чувствовал себя неуверенно с этой наверняка опытной женщиной, старшей его на целых пять лет. В общении с Викой такого барьера никогда не возникало, как-то они понимали друг друга сразу и с полуслова, несмотря на все сложности. А здесь… Действительно, Донченко никак не вписывалась в простенький интерьер общежития. Впрочем, куда ее вписать, Нахимов не знал, поскольку не бывал в сановных квартирах министров, членов правительства или прославленных певцов и композиторов, жизнь и быт которых существенно возвышались над серым будничным бытием простого советского народа с мечтами, упиравшимися в планку трехэтажного кооператива или выстоянной в многолетних очередях типовой государственной квартиры. А чего не знаешь, о том и не жалеешь.

Наташа поставила на стол пару чашек, в вазочку налила клубничного варенья и выставила тарелку с печеньем да конфетами. Сама уселась на стул, напротив него.

– Я с пустыми руками, – сконфузился Александр.

– Ну и ладно, – улыбнулась Наташа. – В следующий раз будешь умнее. Говори.

Нахимов отпил из маленькой фарфоровой чашки терпкий красноватый чай и спросил:

– Наташа, я понимаю, что тебе тяжело об этом говорить, но расскажи о последних часах жизни Семена. Ничего необычного или странного не происходило?

Девушка внимательно взглянула на него, словно старалась прочитать что-то в голове собеседника, прищурилась, откинулась на спинку стула, нарочно или не нарочно вырисовываясь в особом, притягательном ракурсе.

– Ничего странного, все, как всегда. Сам ведь знаешь, что он двадцать четыре часа в сутки думал о науке, о том, как его открытия перевернут мир. Семен только этим и жил. У меня в субботу репетиция в театре была в главном корпусе, Женька, как обычно, по картежным делам разгильдяйничал, а Семен очередную программу на БЭСМ обсчитывал. Там возле Лабораторного корпуса я их встретила, а потом мы втроем уже в столовую пошли.

– Может, он съел там что-то не то? – пытался найти хоть какую-то зацепку Нахимов.

– Да мы все вместе одно и то же ели, и сам подумай, несколько сотен людей через задрипанную столовую проходят, и ничего!

Александра покоробили слова «задрипанную».

– А мне нравится наша столовая. Первое – хоть борщ, хоть лапша. второе – жаркое или котлета, гарниры разные, компотик, салаты там. Пирожные, хочешь «Наполеон», хочешь – сочник или кекс.

– Хоть борщ, хоть лапша, – передразнила его Наташа. – Что ты вообще знаешь о жизни? О чем вы, физтехи, вообще думаете? Возьми бедного Семена, гений, в любой другой стране он бы миллионы получал! Знаешь, как их там ценят?

– А у нас разве не так? Вон за Семеном сколько институтов да ящиков охотились? Квартиру обещали да оклад повышенный.

– Как же мне тебе объяснить, Александр? – задумалась Наташа. – Да нет, тебе не объяснишь. Ты всегда варился в этой похлебке, прокис и пропах ею. За границей не был, сведения о ней нулевые, как люди по-настоящему могут и должны жить, не знаешь. Да и Семен такой же, как все физтехи, глупец в этом смысле. Ты же тоже из Кургана, я знаю. Ну и как там жизнь? Тоже в магазинах шаром покати, а носите костюмы фабрики «Большевичка»?

– Да что ты заладила, шаром покати, «Большевичка»?! Какие-то меркантильные у тебя все интересы.

– Ладно, ладно, институт закончишь, будешь получать свою мизерную зарплату, семью заведешь, потом мои слова припомнишь.

Нахимов неожиданно для себя рассмеялся.

– Да я и сейчас это понимаю. У нас же какое государство? Рабоче-крестьянское, значит, в первую голову они и должны хорошо получать и, соответственно, жить. Насчет крестьян не знаю, а на золотых приисках, на нефтяных месторождениях и в угольных копях можно неплохие деньги заколачивать!

– Нашел рабоче-крестьянское государство! Те хоть в поте лица деньги зарабатывают. А есть и такие, кто особо не выкладываются, а как сыр в масле катаются.

– Ты это о ком сейчас? – осторожно спросил Нахимов.

– И о них тоже. Партия и правительство послало меня на ХVII, на семнадцатый съезд, написанный римскими буквами. Есть еще писатели, властители душ соцреализма, композиторы и песенники с «И вновь продолжается бой, и сердцу тревожно в груди, и Ленин такой молодой, и юный Октябрь впереди!»

Нахимову совершенно перестал нравиться разговор, вертящийся возле денег и роскошной жизни.

– Значит, ничего странного ты вчера не заметила?

Он помедлил немного, не решаясь спросить, но затем произнес:

– Ведь он тебя… ты ему нравилась, правда?

Задавая вопрос и глядя на ее красивое лицо, стройную фигуру, гибкую талию, крепкую, вздымающуюся от волнения грудь, он понимал, что можно было и не спрашивать. Как можно было не влюбиться в такую девушку?! А еще и умницу в придачу.

Она вдруг посерьезнела, задумалась и, как-то глядя в сторону, сказала:

– Иногда смотришь на парня, мужчину. Все вроде при нем: и симпатичный, и умный, и с будущим, и чувство юмора есть, а душа не лежит. И хочешь его полюбить, а не выходит. А другой разгильдяй, выпивоха, авантюрист, а поманит, и как собачонка за ним. Но это все не про меня. Я сегодня одна, завтра другая.

Наташа вдруг поднялась со стула и подсела к Александру, у которого от неожиданности застыла рука с чашкой чая.

– Поставь чашку, глупышок, – ласково сказала она и вдруг прильнула к его губам своими сочными, вкусными губами и прижалась к нему упругой грудью.

Нахимов замер, не зная, что делать.

«А ведь еще и тело Семена не остыло», – пронеслось у него в голове. Он резко встал со стула, лицо его стало сосредоточенным и решительным.

– Мне тебя жалко, Нахимов, – произнесла она. – Забудь про смерть Семена. Хватит. Я сама стараюсь об этом позабыть и тебе советую. У американцев есть хорошее выражение to move on, что значит двигаться дальше, с английским-то как у тебя? Move on, Александр, Семена не вернешь. Думаешь, я не страдаю?