– А твое имя?

– Чайтан.

– Как?

– Чай-тан.

– Я таких имен не встречал, – устало заключил Ричи и, намереваясь продолжить свой путь, развернулся к замку. – Знаешь, – бросил он через плечо, – мне нужно идти… Придется мне пройти через твоих волов.

– Куда тебе? – улыбнулся юноша. – Это тебе не шкодящие вои русского князя, которых порубил ты нещадно. Через строй моих волов так просто не пройдешь. Их, – юноша хитро улыбнулся, – и увидеть-то не каждому дано.

Свод, уже шагнувший к пасущемуся недалеко стаду, вынужден был остановится.

– Ты-то их видишь, – продолжал назвавшийся Чайтаном, – и пройдешь этим полем, не можешь не пройти. Иди. В замке твоего друга уж нет тех, кто хотел, кто должен был тебя судить, значит, теперь ты не их судом судим будешь. Тебя все чтут за покойника, и все, даже судьи твои людские, таковым и видели. Одного не узрели на предсмертном омовении: от стрелы смертельной, что торчала из твоей спины, уж и следа не осталось. На-ка вот, – юноша протянул Своду тонкий пруток черного, неведомого дерева, – с ним волы тебя пропустят, а за ними уж и боли станет меньше. Только не выбрасывай его, неси в замок, там он тебе пути и откроет. Ступай…

Ричи взял пруток и нерешительно шагнул к замку. Шаг, два, три. К середине воловьего стада, как и было обещано, начала утихать острая боль в груди и боках. Огромные смирные животные расступались, пропуская его вперед, и Ласт Пранк не оборачивался, пока не доковылял до края поля, где явно различалась наезженная дорога, уходящая вниз, к основанию замковой горы. Он был уверен, что на камне у края леса уже никого нет.

Поднимаясь к замку, Свод все же не удержался и посмотрел назад. Не то что странного пастушка Чайтана из рода Коляды, а и волов не было и следа на окутанном туманом поле.

Панский слуга Казик, дометая двор у конюшни, аккуратно подровнял кучу мусора, оставшегося после разграбления панского имения, и тяжко вздохнул, окидывая взглядом знакомое ему с самых пеленок место. Сколь не мети, не греби по двору, а все черепки да осколки не выберешь. Странно все в Божьем мире обустроено: что-то строится, ладится людьми годами, веками, а налетят ироды – и все испортят в один час. Что, к примеру, им, татям тем, с панской посуды? На кой было ее бить? Не могли унести, так оставили бы. Нет же – ни себе, ни людям «Знатна, – рассуждал молодой Шыски, – вельмі знатна парубіў іх пан Свод. Так ім і трэба, злачынцам тым! Ух, і колькі ж крыві сцадзіў на панскі двор гэты глічанін!»3

Хоть и тяжко было Казику сначала мертвяков, а после песок мешками от канавы таскать, чтобы кровавые лужи засыпать, однако то, что пан Свод сполна отомстил за все их несчастья, не могло не скрасить все эти тяготы. Жаль только, что так и не вышло пану Рычы обучить его, сына панского истопника, рыцарскому делу. Не успел…

Шыски тихо заплакал, вспомнив, что даже толком не знает, где похоронен тот, с кем ему было так интересно и так весело. Когда судья Кернажицкий и приехавший с ним дьякон, пораженные количеством трупов во дворе панского имения, начали дознание, то, помимо рассказа о подлом нападении русских воев, они услышали и о том, что обвиняемый в смерти Анжея Патковского пан Свод погиб и лежит у панских ворот, оплакиваемый каханкай4 Михалиной.

Судья лично сходил к въезду, и, нисколько не интересуясь безутешной крестьянкой, некоторое время разглядывал мертвого иноземца, который к загубленной душе молодого Патковского добавил еще несколько десятков душ.

В суете судебных разбирательств с замковым судьей и дьяконом Свято-Николаевской дрогичинской церкви, после всего пережитого никто и не заметил, как к вечеру пропали от ворот и скорбящая Михалина, и окровавленное тело англичанина.

Казик снова тяжко вздохнул, вспоминая и о собственных страхах. Понимая, что на молодого Войну и так уж слишком много свалилось в эти дни, пан Викентий и дьякон быстро оставили его разграбленный замок, но перед тем уведомили пана Якуба, что приедут снова, чтобы разобраться с его слугой Казиком Шыским, поскольку тот многое видел и знал о Своде, а никому ничего не рассказывал.

Пан Война как раз в это время собирал людей, чтобы отправить их в Патковицы. Там нужно было похоронить пани Ядвигу – мать его возлюбленной Сусанны, и обгоревший труп Анжея, ее брата, который с трудом отыскали среди пожарища. Казалось, до Казика ли было Войне!

Однако едва уехал судья, Якуб тихо подозвал старшего Шыского и сказал: «Добра б было, Антосе, адаслаць твайго Казіка кудысьці так далека, што б пра яго тут і забыліся. Не салодка будзе і яму, і нам усім, калі суддзя з Ніканам возьме яго за глотку ды дазнаецца ўсе пра Юрасіка»5.

Казик вспомнил растерянный взгляд отца. Куда старый Шыски мог отослать своего сына, когда во всем белом свете у них никого из родни уже не осталось? «Нешта будзе, – подумал слуга, – так, як было, ужо не застанецца»6.

Он лениво почесал за ухом, взял метлу, лопату и, намереваясь идти подметать двор у ворот, поднял взгляд к широкой каменной арке. Там, опершись о стену замка, в перепачканной грязью вышитой рубахе стоял, едва держась на ногах, не кто иной, как отчаянный рубака и грешник Ричи Свод, совсем недавно погибший в неравной схватке.

Якуб Война и Сусанна сидели рука об руку в жестких дубовых креслах, у камина, укрывшись дорогими войлочными покрывалами, каким-то чудом уцелевшими после недавнего грабежа. В топке весело потрескивали поленья, давая благодатное тепло широкому пустому залу.

Обычно здесь в это время уже не жгли огня. Знаток истопной науки, Антось уверял, что в случае прихода холодов печь либо должна топиться постоянно, либо не должна топиться вообще. В противном случае на добротно отделанных потолках и стенах гостевого зала замка станет собираться влага, и тогда дорогостоящего ремонта пану не избежать. С хозяйственным и бережливым истопником не поспоришь, гостиная пана на самом деле с холодами практически не использовалась, а потому из нее убирали мебель до самой весны, но сейчас был другой случай.

После налета солдат многие слуги и работники Мельницкого маентка не вернулись на панский двор, и это можно было понять: погром в замке, а до того – в Патковицах и других селениях виделся им началом войны польской Короны с Россией. Все войны касаются панов и по ним же и бьют, а потому находиться рядом с паном было опасно: можно было угодить под бердыши соседей.

Та же горстка прислуги и работников, что все же осталась в замке, в большей своей части начинала служить здесь еще при бабушке Якуба: кто-то с детства, кто-то нанялся позже, а кого-то привез сюда отец Войны. Истопник Антось был как раз из таких.

Кто знает, какими обязательствами или тайными клятвами Антось Шыски и еще четверо мужиков из панской прислуги были связаны с королевским подскарбием паном Криштофом Войной? Однако Антось, знакомясь с молодым паном, принимающим во владения Мельник, тихо шепнул, что, если пану понадобятся их жизни, он всецело может ими располагать.

Так уж вышло, что судьба тут же решила проверить на деле обещание этих преданных слуг. Пришла к пану беда с востока, и вся клявшая в верности пятерка, вместе с самим Антосем, без всякого зазрения совести в страхе покинула замок и ушла вместе с другими людьми в Мельник отсиживаться в стороне от чинимого Василевыми солдатами разбоя.

Но Якуб не судил их за это строго. Куда им до цепных псов русского царя? Да и кто знает, возможно, раньше их жизни и на самом деле целиком принадлежали панам? Прошло время, все пятеро обросли семьями, и так уж выходило, что жизни собственных семей были им куда дороже панского сына и его имущества.

Сидя у огня Война, рассуждал еще и о том, что, доведись ему погибнуть от рук налетевших на его замок солдат, еще неизвестно, стали ли бы стоять в стороне Антось и его друзья или поступили бы как все, бросившись растаскивать все, что уцелело в его имении. К слову сказать, у соседей, в тех же Патковицах, где был дом родителей его невесты, селяне «прибрались идеально чисто» за солдатами: ничего не осталось даже там, куда не добрался пожар.