Когда Николай ознакомился с данной справкой, попросил меня предоставить сведения о том, как я устроил всё в своих имениях. Пришлось озадачить Сазонова. И вот неожиданный визит императора во время поездки.

Выслушав мою горячую речь, самодержец спокойно спросил:

– И что написал вам управляющий?

– Николай Александрович, если кратко, то Сазонов в свое время в Курковицах, утвердив у меня свой проект, погасил долги казне за наделы общины. Затем установил на наделы твердую цену без всяких процентов. Ввел крестьянские наделы в общий план пашен. Крестьяне должны были отрабатывать стоимость долгов за свои участки и урожай на них наемным трудом. В общем, та же барщина, но по нормальным фиксированным расценкам, которые стимулировали крестьян в их труде… – я сделал небольшую паузу, взяв бумаги управляющего в руки, после чего продолжил: – С учетом того, что в общине осталось всего по одной кляче на два двора, а четыре упряжные лошади в имении были не моложе двенадцати лет, управляющий закупил жеребца и трех кобыл жмудской породы, металлический трехлемешный колесный плуг, борону, еще что-то из инвентаря для обработки пашни. Двенадцать дойных коров к шести имеющимся, механическую маслобойку, маслообработник для производства масла. Построил общий коровник, где за каждой коровой закрепил один двор деревни. Разделил поля под засев зерновыми и картофелем, другими культурами. Я об этом вам еще в Хабаровске рассказывал.

– Я помню, Тимофей Васильевич. А где экономические показатели?

Передал императору часть листов из доклада Сазонова. Николай углубился в чтение. Закончив читать, самодержец задумчиво уставился в стенку купе.

– Почти пять тысяч рублей единовременных вложений на шестьдесят семь душ обоего пола. Дороговато… – медленно произнес император.

– И полноценно они окупились через пять лет, Николай Александрович. Вложения во второе имение дали положительные значения через четыре года. При этом я считаю, что мне просто повезло с управляющим. Он оказался честным человеком, грамотным специалистом и фанатиком своего дела. Тем более, я как бы не нуждался в этих деньгах и мог себе позволить провести этот эксперимент, чего большинство из хозяев небольших имений не могут себе позволить, так как это их единственный доход.

– И что же делать? Я жду от новой службы не только критики, но и действенных решений, Тимофей Васильевич.

– Пока по крестьянскому вопросу могу сказать, что надо найти человека, который смог бы разработать действенную аграрную реформу.

– Вы нашли такого человека?

– Как мне кажется – да.

– И кто он?

– Коллежский советник и камергер Столыпин Пётр Аркадьевич. Тридцать восемь лет, прекрасно образован, служит мировым судьей в Ковно, является председателем Сельскохозяйственного общества, которое, по сути, взяло под контроль и опеку всю местную хозяйственную жизнь. Главными задачами общества провозглашены просвещение крестьян и увеличение производительности их хозяйств. Основное внимание уделяет внедрению передовых методов хозяйствования и новых сортов зерновых культур. Я думаю, он и Струве смогут разработать проект, который можно будет опробовать в какой-нибудь губернии, прежде чем распространять реформу по всей России.

– У вас есть на него досье?

– Да, Николай Александрович. Но оно осталось в Гатчине. Я просто не ожидал, что вы поднимите этот вопрос сейчас. Думал, после коронации.

– Да я и сам не знаю толком, зачем к вам зашел. Муторно мне, неспокойно на душе. И Елена Филипповна вся напряжена. Почти полгода в замке, как в осаде, просидели. Меня уже, как отца, начали называть «гатчинским затворником», – Николай грустно усмехнулся. – И здесь эта поездка. Множество людей и страх… Жуткий страх за Лену и детей. Вдруг кто-то, как и мы, решится коронацию расстрелять или взорвать.

– Ваше императорское величество, заверяю вас, что всё возможное для вашей охраны во время коронации в Москве сделано. Задействованы все силы вашего конвоя, дворцовой полиции, моего центра, отдельного корпуса жандармов и полиции. Отчет о проведенных и планируемых мероприятиях вам был представлен перед отъездом.

– Да знаю я всё, Тимофей Васильевич. Всё равно неспокойно на душе. А тут еще ваши панцири для меня, Елены и детей. Эти бронированные кареты.

– Николай Александрович, вы же сами видели эффективность защиты панцирей капитана Чемерзина и его брони, которой укрепили стенки и полы карет. Всё это значительно повышает шанс выживания.

– Вот именно, Тимофей Васильевич, выживания! Я, император Всея Руси, выживаю!

«О-о-о, как торкнуло его императорское величество. Или у него тоже чуйка заговорила?! Тогда надо будет еще раз всё проверить», – подумал я про себя, пока Николай продолжал вещать.

– И эти ваши требования по охране в соборе, на пиру, при встрече с народом на Ходынском поле! Вы что-то скрываете от меня с Евгением Никифоровичем?!

– Ваше императорское величество, – я вскочил с дивана и вытянулся в струнку, – это только усиленные меры охраны вас и вашей семьи в свете событий, произошедших полгода назад. Береженого Бог бережет. Какой-то информации о готовящемся на вас покушении – нет.

Император поднялся и сжал ладонью мое левое плечо.

– Не обижайся, Тимофей Васильевич. Сам не знаю, что на меня нашло.

– Николай Александрович, у меня такое тоже бывает. Я такое чувство и состояние «чуйкой» называю. Неоднократно мне жизнь спасала, – на пару секунд задумавшись, продолжил: – На следующей станции в Твери делаем остановку и вперед отправляем поезд с посудой и прочим инвентарем для коронации. Сами отправимся следом.

– Вас что-то насторожило, Тимофей Васильевич?

– Нет, Николай Александрович. Но я привык доверять не только своей «чуйке», но и такому же чувству у других. Вы не можете понять, что вас гнетет, но ожидаете какой-то неприятности. Причем сильной. Будто бы знаете, что вот по этой дороге идти нельзя. Так?

– Похоже.

– Поэтому и поступим так, как я предложил.

– Хорошо, я согласен, – император отпустил мое плечо и будто бы прислушался к себе, после чего добродушно улыбнулся. – А знаете, Тимофей Васильевич, меня отпустило. Как-то спокойно стало на душе.

– Значит, мы приняли верное решение. Надо только будет всех людей с того поезда в наш пересадить. Если что, дополнительный вагон прицепим.

Так и поступим. Командуйте от моего имени, Тимофей Васильевич, – с этими словами император покинул купе, а я последовал за ним.

Выйдя из купе, Николай направился в свой вагон, я же пошел по коридору в противоположную сторону. Мне надо было срочно посетить генерал-майора Ширинкина, чтобы обсудить и спланировать наши действия в Твери.

Пока шел до купе Евгения Никифоровича, вспомнил, как нашел еще одного специалиста-фанатика – капитана запаса Авенира Авенировича Чемерзина. Точнее, не только его. Но обо всём по порядку.

Ещё в январе месяце после возвращения из Англии и получения плюшек, но до создания центра, в один из вечеров задумался я над тем, а не сделать ли нам автомат с учетом имеющихся технических возможностей в этом мире, ну и людского потенциала. В голове сразу же всплыла фамилия Федорова и его самозарядная винтовка-автомат. После долгого изнасилования своего мозга удалось вспомнить, что сейчас уже, кажется, творят Токарев и Дегтярёв. Попросил Ширинкина узнать информацию об этих людях.

Каково же было удивление, когда выяснилось, что двадцатиоднолетний Дегтярёв Василий Александрович служит в оружейной мастерской ораниенбаумской Офицерской стрелковой школы, где я был частым гостем. Поехал знакомиться с тем человеком, который в моем мире создал ПТРД – противотанковое ружье, ДП-27 – пулемет Дегтярева пехотный, крупнокалиберный пулемет, тот самый ДШК-38 и знаменитые пистолет-пулемет ППД различных модификаций и ручной пулемет РПД-43, ротный пулемет РП-46, авиационные и танковый пулеметы. Стал Героем социалистического труда и получил четыре Сталинских премии.