— Зачем ты решил вернуться туда?! — продолжала распекать его Шрайк, заразившаяся его настроением и весь свой гнев решившая выплеснуть на причину этого, то есть на него. — Ты доказал, что люди злобные никчемные создания, что они пытаются уничтожить все непонятное им или кажущееся им опасным, что они не остановятся ни перед чем… И да, да, да: все это ты будешь повторять на совете как обоснование для войны… Но говори хоть тысячу раз — наш народ не может рисковать тем, что у нас осталось. И что бы случилось, если бы ты не выбрался из ловушки? Нам бы пришлось тебя вытаскивать? Скольких из наших и без того немногочисленных сородичей мы потеряли бы? А что было бы, если бы мы потеряли тебя? Ты же особенный со своим даром. Может, ты — наш путь к спасению!

Особенный… Шрайк говорила так быстро, что многое из ее речи и разобрать было сложно. Однако ее горячность затушила огонь гнева в сердце Борро. Особенный… Магии в нем была самая капля. Силы и упрямства — достаточно хоть для десяти эльфов, но не это было главное. Особенность его была не даром, не талантом. Скорее странностью. В отличие от сородичей и других представителей волшебного народа, холодное железо жгло, но не причиняло боли.

— Я не буду говорить на совете о войне.

— Что? — Шрайк была явно удивлена и даже, похоже, обижена таким ответом. На краткий миг Борра почти испугался, что она готова напасть на него и всадить ему в грудь заостренный кол, как обычно делают сорокопуты, поэтому предотвратил ссору с самым надежным своим союзником.

— Я не буду сейчас говорить о войне. Но я посеял бурю, и скоро она взрастет.

— О чем ты?

Любопытная Шрайк уже забыла и о гневе, и о недовольстве, и об обиде.

— В своем стремлении получить все эта человеческая женщина уже роет себе могилу. Когда она дойдет до грани, Коналл уже не сможет сказать, что мы должны ждать, не сможет отрицать, что следует нанести упреждающий удар.

— Хорошо. Пусть будет так, — согласилась Шрайк. — Поступай как знаешь.

Однако как ни ждешь перемен, некоторым из них, может, лучше бы и не приходить. После того, как жребий брошен, начинаешь сомневаться. Когда Шрайк согласилась с Боррой и произнесла это согласие как приговор, его самого будто холодной дрожью прошибло. Кто бы что ни считал, не так уж он был и неуязвим. Да и долгое общение с людьми выматывало его, лишало сил, будто на каждое крыло перед полетом навешивали по тяжелому камню. Но ради собственного народа ему нужно быть сильным. Другого шанса — другого «особенного» — у них просто нет.

А тем временем лишь в нескольких милях от убежища еще одна фейри, даже не подозревающая, что совсем рядом есть кто-то похожий на нее, лишенная семьи и крыльев, стараясь оставаться незамеченной, наблюдала, как белокурая девочка играет с ручным вороном, и сожалела о собственном скоропалительном решении, принятом в гневе, которое вот-вот должно было разрушить так странно обретенный ею покой и мир.