========== Часть 1 ==========

И, как бывает в бравурных и глупых геройских балладах, спаситель явился в последний момент.

Командор Ордена бедных рыцарей Иерусалимского храма Бриан де Буагильбер негодовал: исход поединка был очевиден. Противник был уставшим, лошадь под ним — загнанной. Все должно было решиться с одного удара. Это была бы самая никчемная победа из тех, которые одерживал Бриан. Мальчишку, называющего себя Айвенго, он даже в чем-то уважал. Бриан не предполагал, чем мальцу насолил, но тот, как назойливая оса, все время оказывался поблизости. Все бы можно свести в шутку, да только этой «осе» на турнирах не силой, а лишь волей непонятной удачи удавалось одерживать верх. Но третий раз должен был стать решающим.

Мальвуазен уже предупредил, что случится, если друг вдруг откажется от поединка. Его позорно вздернут в собственных доспехах, а еврейку безоговорочно сожгут. Ведь какие еще нужны доказательства чар?

Мальчишка был ее единственным шансом, но гордость вставала поперек страсти: как же она беспокоилась о нем: «Твои раны ещё не зажили. Не бейся с этим надменным человеком. Зачем же и тебе погибать?». Что ж… Так тому и быть. Неплохой день для доблестной смерти молодого идиота.

Бриан де Буагильбер еще раз взглянул на привязанную у позорного столба девицу: «Прости меня, любовь моя. Я пытался…». Как же она была прекрасна. Она что-то шептала, видимо, свои молитвы и вдруг оказалась совсем рядом. Или нет… Не она, а бестелесный ее призрак с глазами-безднами. Оруженосец застегнул забрало храмовнического шлема, а призрак протянул в его направлении руку. Это было похоже на сумасшествие. Никто не видел ее, кроме Бриана. Разве что верный конь Замор занервничал, попятился. И тут зазвучала труба — знак к началу поединка. Бриан пришпорил коня и ринулся навстречу противнику, а призрак был рядом, легко проник сквозь броню и плоть, дотянулся до сердца и сжал его тонкими пальчиками.

Рыцарь святого храма видел, что, как и он и ожидал, соперник не выдержал его удара и рухнул, но одновременно с тем и в его собственных глазах потемнело, а мир сжался в горошинку. У него еще оставались силы крикнуть: «Ведьма» и предупредить обманутых товарищей, но он только шепнул: «Живи, коварная» и упал, как скошенный колос. Вот и все. Конец. Глупый и бесславный… Только об этом сожалел Бриан Буагильбер, погружаясь во тьму.

Но не так просто оказалось его извести даже ведьме.

Бриан не знал, сколько находился в предательской беспомощности. Он был жив. Он дышал. Сердце билось ровно. С некоторым опасением распахнув глаза, он поначалу решил, что ослеп — такая темень была вокруг. Бриан попытался подняться, но тело почти не слушалось его, а поднятая рука наткнулась на нечто непробиваемое твердое. Жуткая догадка почти привела его в отчаяние: этот низкий свод был ничем иным как крышкой гроба. Голос еще не вернулся к нему, но воздуха, казалось, уже не хватит, чтобы наполнить грудь. Какие бы опасности ни случались, он никогда еще не был в таком ужасе и отчаянии. Бриан Буагильбер не боялся смерти, но даже в самом страшном кошмаре не мог предположить такой исход — быть погребенным заживо. В отчаянии, не смиряясь, а только все больше распаляясь от осознания собственного бессилия, Бриан снова попытался поднять свод могилы, уперевшись в него всеми членами, а потом — с силой ударив кулаком. Бесполезно…

Собрав силы для следующей атаки — ведь лучше разбиться до смерти, сражаясь, чем ждать смиренно смерть от удушья, — Бриан замер и вдруг уловил какую-то возню там, наверху. Это могло быть просто голодное животное, а могли быть и друзья, которые не поверили в нелепую гибель величайшего из воинов, мог быть, в конце концов, его чернокожий слуга Осман, с его звериным чутьем. Бриан, настолько мог, завозился так, чтобы быть услышанным. Он не ошибся! Кто-то действительно разрывал могилу. Вот уже донеслось царапанье снаружи по крышке, а потом она поднялась, открывая небо с россыпями звезд. И видит Бог, никогда Бриану раньше не доводилось видеть такой красоты! Потом он взглянул на спасителя, и радость его разом сникла. Похоже, это не было избавлением. Это было агонией и продолжением кошмара. Их было двое. И это были не люди. Над Брианом склонилось два огромных каменных истукана, с грубо вытесанными лицами. Один из них легко, словно дюжий храмовник был котенком, вытащил его за ворот рубахи и перекинул через плечо.

Был велик риск, что вздумай он воспротивиться, чудовище раскроит ему череп, как орех, потому, пока ситуация не прояснится, Бриан предпочел притвориться мертвым. Он видел, как под ногами шагающего, почти как человек, истукана мелькает земля, а затем заметил телегу. По движениям носильщика Бриан понял, что сейчас окажется там. Истукан мог бы грубо швырнуть пленника, но нет же. Он положил его почти мягко.

— Следовало бы тебя оставить там, среди мертвых, сэр рыцарь. Только если твое сердце остановится по вине моей дочери, ее собственное сердечко станет чернее уголька.

Возница телеги был явно человек, но он был последним из людей, с которым сейчас хотел бы встретиться Бриан. Он узнал этот голос — еврей Исаак, отец прекрасной колдуньи Ревекки. Бриан не особо верил в россказни о том, что евреи выкапывают трупы честных христиан, используя их в своих обрядах. Такие слухи нужны были, чтобы напугать чернь, а имеющим власть и силу спокойно разорять проклятое племя. Кто знает, может, и не все это выдумка? Дыма без огня не бывает.

Исаак что-то прошептал на своем наречии, и истукан рассыпался прахом, как и не было, а еврей тронул вожжи, цокнув языком на мула, и повозка двинулась. Что бы ни задумал старик, Бриан был еще жив, был спасен неуловимым везучим евреем. Теперь, куда бы тот ни направлялся, храмовник был уверен, если уж упомянул о дочери, то рано или поздно та должна объявиться.

Вспомнив о коварности Ревекки, Бриан к собственному удивлению почувствовал не злость, а облегчение — жива. После собственной несбывшейся смерти он мог думать только об этом. Может, именно из-за любви к ведьме Господь его не принял ни в ад, ни в рай. Однако после всего этого теперь и у Ревекки образовался огромный долг перед ним. Но оставалось лишь выжидать.

Привезли его не в какую-то тайную пещеру или склеп, а в богатый дом, видимо, принадлежавший самому Исааку. И опекали его не как врага, а как дорогого гостя. Только та, та самая, желанная, все не приходила. Терпение Бриана иссякало. Он готов уже был камня на камне не оставить от этого дома, но тут наконец вошла она. И первым почувствовало ее сердце, подскочив, как только шевельнулась расшитая восточными узорами занавеска, прикрывающая вход в покои мнимого больного. И тут же покои эти стали подобны райскому саду с единственным прекрасным цветком, пряный аромат которого он вдыхал и не мог надышаться.

На удивление молчалива, но нежна и заботлива была его еврейка. Благом, наверно, было принять из ее рук лично изготовленный напиток, даже если это был яд, но Бриан отодвинул чашу.

— Пей, сэр рыцарь, — Ревекка будто мысли его прочла. — Он не отравлен. В этом доме тебе нечего опасаться за свою жизнь.

Она слегка отпила напиток и снова поднесла чашу к его губам, но Бриан не торопился. Хоть так у него была возможность захватить своими ладонями ее ладошки, почти приласкать тонкие кисти, да и задать несколько вопросов, которые после прошедших событий уже нельзя было списать на недоразумение.

— Скажи, тот парень, что видел, как лебедь несколько раз облетела башню Торкилстона, ведь не врал? Я сам списал на волнение и яркий солнечный свет, когда стоя на парапете ты вдруг исчезла, а через миг появилась снова, и на рукаве было перышко…

Такая откровенная, гордая Ревекка не удостоила его ответом, но это и был ответ.

— Забудь об этом, сэр рыцарь. Забудь обо всем плохом, — шептала колдунья своим бесподобным журчащим говором.— Пей!

Бриан не хотел забывать, но повернул чашу так, чтобы у его губ оказалась та кромка, которую касались губы Ревекки. Он подчинился, прошептав:

— Почти как наш первый, а, может, и последний поцелуй.