Когда бы и где бы ни появлялся регент и его сыновья, их встречали криками: «Да здравствует наследный принц!» «Да здравствует королевская семья!» И, по правде говоря, они были очень хорошими детьми, все семеро, и устроили грандиозное зрелище, когда вместе выезжали на семи прекрасных лошадях, одна выше другой, до самого младшего, на его крошечном черном пони, ростом не больше чем крупная собака.

И, по правде говоря, все семеро были очень хорошими детьми.

Что же касается другого ребенка, его королевского высочества принца Долора, – то как-то случилось так, что люди вскоре перестали называть его «его величеством», поскольку это казалось таким нелепым эпитетом для бедолаги, беспомощного калека, с одной только головой и туловищем, но без ног, чтобы именовать его столь громким титулом. И кроме того, его очень редко кто видел.

«Они устроили грандиозное зрелище, когда вместе выехали на семи красивых лошадях».

Иногда люди, осмелившиеся заглянуть за высокую стену дворцового сада, замечали там, как его несли в руках лакеи, или втиснутого в кресло, или оставленного играть на траве, часто никого не было рядом, чтобы позаботиться о нём, симпатичном маленьком мальчике, с ярким умным лицом и большими меланхоличными глазами – нет, не совсем меланхоличными, потому что они принадлежали его матери, а она отнюдь не была натурой грустной, хотя задумчивой и мечтательной. Он порой сбивал людей с толку своими детскими глазами; они были настолько невинными и в то же время такими проницательными. Если бы кто-то поступил неправильно, например солгал, он обернулся бы к нему с таким серьезным молчаливым удивлением – ребёнок никогда не говорил много, – что каждый непослушный или вороватый человек во дворце побаивался принца Долора.

А тот ничего не мог с собой поделать, и, возможно, он даже не знал этого, будучи ребёнком не лучше многих других детей, но в нём было что-то такое, что заставляло плохих людей сожалеть, ворчливых – стыдиться самих себя, а люди злобные смягчались и добрели. Я полагаю, что они бывали так тронуты, увидев бедного маленького человечка, который совершенно не знал, что с ним случилось или что лежало перед ним, живущим своей младенческой жизнью такой же счастливой, как долгий день. Таким образом, был ли он сам хорош или нет, вид его и его страданий делал других хорошими и, прежде всего, заставлял всех любить его. Настолько, что его дядя-регент почувствовал себя в его присутствии немного неуютно.

Право же, мне нечего сказать против дядюшек в целом. Обычно они отличные люди и очень удобны для маленьких мальчиков и девочек.

Даже «жестокого дядю» из «Младенцев в лесу»[2] я считаю совершенно исключительным персонажем. И этот «жестокий дядя», о котором я говорю, тоже был, надеюсь, исключением.

Герцог Сибур вовсе не хотел быть жестоким. Если бы кто-нибудь так его назвал, он бы чрезвычайно возмутился; он сказал бы, что всё, что он сделал, было сделано исключительно на благо страны. Однако он был из тех людей, который привыкли в первую очередь думать о себе, считая, что всё, что он хочет, обязательно будет правильным, и, следовательно, он должен это получить. Итак, он попытался получить это, и получил это тоже, как очень часто поступают такие люди, как он. Другой вопрос, нравится ли им, когда так себя с ними ведут другие?

Поэтому однажды он отправился в зал совета, решив произнести речь и проинформировать министров и страну в целом о том, что молодой король плохо себя чувствует и что было бы целесообразно отправить его на время куда-нибудь за Кудыкины Горы. Действительно ли он решил позаботиться о здоровье родственника, или ему всё это пришло в голову позже, и на самом деле он решил, что есть более лёгкий способ достичь исполнения своего великого желания, заполучить корону Глухомандии, – этот большой вопрос, и я его решить не могу.

Но вскоре после того, как герцог получил категорическое Постановление Совета немедленно отослать короля на лечение, всё это было организовано в полном порядке, с почётным караулом, состоявшим из двух полков солдат, – и народ без особого удивления узнал, что бедняга принц – теперь его никто никогда не называл королём – отправился в гораздо более долгое путешествие, чем за Кудыкины Горы.

А потом все узнали, что он в дороге заболел и умер через несколько часов; по крайней мере, так заявили лечащий врач и медсестра, которых послали ухаживать за ним. Они привезли его гроб в отличном состоянии и похоронили в мавзолее вместе с его родителями.

Итак, с той поры принца Долора больше в стране не видели. Страна погрузилась в глубокий траур по нему, а затем и вовсе забыла о нем, и его дядя правил вместо него. Этот выдающийся человек принял свою корону с большим приличием и до последнего носил ее с большим достоинством. Но понравилось ему это или нет, – доказательств у нас опять-таки нет.

А нам как быть с маленьким увечным принцем, про которого все так легко забыли?

Не все. Было несколько добрых душ, матерей семейств, которые слышали его печальную историю, и несколько слуг во дворце, которые были знакомы с малюткой-инвалидом – они много раз вздыхали и говорили: «Бедный принц Долор!» Или, глядя на прекрасные Кудыкины горы, которые были видны со всей территории Глухомандии, хотя мало кто их когда-либо посещал, «Ну, возможно, его королевскому высочеству даже лучше там, где он сейчас, чем здесь».

Они не знали – и действительно, почти никто не знал, – что за горами, между ними и морем, лежал участок земли, бесплодный, ровный, голый, если не считать короткой низкорослой травы, да кое-где пробивался клочок крошечных цветов. На этой унылой равнине не было ни куста, ни дерева, ни места упокоения птиц или зверей. Летом солнечный свет падал на него час за часом ослепляющим светом; зимой ветры и дожди беспрепятственно обрушивались на него, и снег падал ровно, бесшумно, покрывая его от одного края до другого в одну большую белую простыню, которая лежала дни и недели без единого следа.

«Одна большая круглая башня возвышалась посреди равнины».

Неприятное место для жизни – и, по-видимому, там никто не жил. Единственным признаком того, что человеческие существа когда-то бывали рядом с этим местом, была одна большая круглая башня, которая возвышалась в центре равнины и могла быть видна отовсюду – если бы нашёлся кто-нибудь, пожелавший увидеть то, чего никогда не было. Она росла прямо из земли, как будто выросла сама по себе, как гриб. Но это было совсем не грибное создание; напротив, башня была построена очень прочно. По форме она напоминала ирландские круглые башни, которые так долго вызывали у людей недоумение. Не было никакой возможности узнать, когда, кем и для какой цели они были созданы; казалось бы, совершенно бесполезные, как и эта башня. Она была круглой, из очень прочной кирпичной кладки, без дверей и окон, до тех пор, пока ближе к верху не становилось видно щелей в стене, через которые можно было пролезть внутрь или выглянуть наружу. Её высота была почти сто футов, и у неё был зубчатый парапет, резко выделявшийся на фоне неба.

Поскольку равнина была совершенно безлюдной – почти как пустыня, только без песка, и вела в никуда, кроме ещё более пустынного морского побережья, – никто никогда не переходил её. Какой бы тайной ни была окружена башня, она, небо и равнина держали свою тайну при себе.

Это действительно была великая тайна – государственная тайна, о которой никогда бы не подумал никто, кроме столь умного человека, как нынешний король Глухомандии. Я не могу сказать, как он это осуществил, так никаких фактов или улик не обнаружив. Спустя долгое время люди говорили, что это было проделано с помощью банды осужденных преступников, которых заставляли там работать и казнили сразу после того, как они это сделали, так что никто ничего не знал или, по крайней мере, не подозревал о реальных фактах.