Череп треснул и укатился под стол. Но даже отсюда Лайт видел, что, вместо нижней челюсти, из него торчат окаменевшие щупальца, точно погибший был не человеком, а медузой, неведомо как получившей человеческую голову.

Крик наконец-то прорвался сквозь страх и отупение, и Филлсон не смог остановиться. От вопля трещали зубы. Лайт подобрал отвертку и набросился на череп. Каждый удар откалывал куски окаменевшей кости. У черепа почти не было зубов, но Лайт убеждал себя: «Эта гадость смеется надо мной! Посмотри, как она скалится!»

«Если в подвале живет зло, не забудьте его покормить!» – будь у Сэма Доплера родовой герб, он сделал бы эти слова своим девизом.

Жена детектива сошла с ума много лет назад. В ее снах все время убивали детей. Сэм Доплер выбрал жену по строжайшему расчету. Любовью здесь даже не пахло.

Дело об исчезновении ребенка – таким не шутят. Полиция бросает все силы, включая волонтеров и дружинников, чтобы отыскать пропавшее дитя. Скверно, если вместо грязного рыдающего мальца находят тело в лесу или канаве.

Барбара Каннингем родилась в психушке. Дочь санитара и душевнобольной. С первого года жизни на ней поставили жирный крест – обостренная шизофрения. Нерушимый диагноз. Мама не вынесла урока судьбы и повесилась в туалете.

Сюда привозили безнадежных.

Больница принимала детей со всей страны и была на отличном счету. Те, кто со временем находил тропинку к разуму, не жаловались на плохое содержание или побои. Здесь добротно кормили и гладили по голове.

Мало, кто умел рассказывать свои галлюцинации так увлекательно, как Барби. Девочку обожали. Медсестры тайком приносили для нее заварные пирожные и подслушивали в ночную смену, как она убаюкивает нежным, срывающимся от вдохновения голосом всю палату.

В тринадцать Барбару пришлось изолировать. Она выломала стальной прут из спинки кровати, проткнула им доктора Литтла, пересчитала ребра двум санитарам и все время кричала, раздирая глотку одним только именем: «Сара!»

Несчастную нашли через три дня. Ее руки были туго стянуты полотенцем, ноги примотаны друг к другу и согнуты в коленях. Девочка лежала в дальней каморке, за гимнастическим залом. Когда-то здесь хранили маты и прочий инвентарь, а теперь царствовала пыль. Смерть чувствовала себя здесь отлично!

Девочка была абсолютно нага, но к ее девичеству никто не притронулся. Врач, что нашел тело, рассказал только директору. Исчезновение Сары списали на побег. Перед директором в полный рост встали две проблемы: тело и убийца.

Несчастному доктору пришлось делать вскрытие, хотя он не прикасался к умершим со времен медакадемии. Его профилем была клиническая психиатрия. Страх вывернул врача наизнанку. Он настолько боялся, что история станет достоянием общественности, что решил сам докопаться до истины и найти мерзавца. Что он собирался делать потом, было загадкой для него самого.

Нож подтвердил гипотезу, высказанную во время внешнего осмотра: ребенка душили. Долго, старательно. Отпускали удавку, позволяли судорожно глотнуть воздуха, травили надеждой и вновь передавливали горло.

«Сара! – билась о пухлые стены Барби. – Сара!»

Ее затыкали. С побегом не шутят! Случай решили похоронить.

Впервые, с момента, как девочка начала говорить, люди не хотели слушать ее сказок.

Знать правду.

Барбара плевалась и каталась по полу. Смирительная рубашка сковывала руки. Барби не могла даже написать, что видела! Все забрызгала бурым – девочка прокусила язык и губы – и ртом возила по стенам, двери, полу.

Никто не прочел этих слов.

Уборщица кряхтела, вздыхала и возилась с карцером на целых сорок минут дольше обычного. Тело несчастной Сары сожгли в мусорной печи. Барбару уже перевели обратно в общий блок, где она играла со своей слюной, густой и тягучей после обоймы инъекций. Но ровно в ту секунду, когда врач-неудачник – тайна сильна, если спрятана в одной голове! – приступил к кремации, девочка подняла голову и окинула палату трезвым, не упускающим не единой детали взглядом.

Дальше она действовала, как по плану.

Пинком ноги Барби выбила табурет из-под санитарки, схватила его за ножку и со всей силы метнула в дальний конец комнаты. Там как раз кудахтали остальные, более смирные пациентки. Подхватив двумя руками голову ошалевшей от падения медсестры, девушка впечатала ей колено в подбородок и, продолжая шаг, прыгнула вперед. Табурет врезался в толпу склонившихся над лото спин. Крик разбил трюмо тишины. Все взгляды метнулись в сторону воплей.

Барбара подскочила к окну, забранному решеткой, и попыталась повторить трюк с кроватью. Прутья держались крепко. В палату – она слышала это по паническому стуку шагов – уже вбегали санитары. Девушка крутнулась на пятке и встретила самого шустрого из них прямым в скулу. Бах! Верзила как будто напоролся на таран. Подошвы сверкнули в воздухе, и он повалился назад, собирая спиной спешащих коллег.

Барбара метнулась вдоль стены. Санитары опомнились и стали теснить ее, пытаясь перекрыть выход. Локти-колени-зубы. Она дралась, как кошка со стаей собак. Наконец, ей удалось двинуть одного из них в пах, другой поспешно наклонился, пытаясь схватить ее за рукав, Барбара вывернулась, саданула ему в переносицу и кубарем влетела на лестничную площадку. Пересчитала ребрами и позвонками пролет, сползла по другому. И неожиданно весомо получила по зубам. Директор больницы умел быть убедительным.

К шестнадцатилетию Барбары из больницы сбежало двенадцать девушек.

Врач, нашедший Сару, поседел и уволился. Директор высох в обтянутую пигментной кожей корягу. Казалось, это он – упырь, костяной паук, рвет и калечит несчастных. Но так мог думать лишь тот, кто не закатывал рукавов его рубашки. Шприц стал директору женой и исповедником.

Барби держали в одиночке. Каждая смерть отзывалась в ней истошным птичьим криком, проникающей раной. Она познала, как входят в тело зубья пилы, это ее душили стянутыми в жгут подштанниками, вырвали глаза и заставляли жевать их, давясь собственной плотью. Убийца был не один. Его руками постоянно становились разные люди, но все они кромсали и мучили Барбару. Ее худое незрелое тело.

Масштаб бедствия превосходил любые границы.

Директор разодрал стянутый самыми крепкими нитками рот, набрал известный номер и окровавленными губами прошептал в трубку липкие признания. Когда полицейские мигалки разбили двор больницы красным и синим светом, директор уже не дышал. Страх выключил сердце.

Это было второе дело Сэма Доплера.

Счастливые времена!

Никогда еще он не видел трупов, и тело директора его разочаровало. Скучный, превращающийся в холодное мясо кусок, по форме похожий на человека. Манекен. Коробка для души.

Зато его всерьез заинтересовала Барбара.

Третьи сутки подряд полисмены сверяли списки и допрашивали персонал больницы, и все ниточки, так или иначе, тянулись в ее одиночную камеру.

Клочья души Барби были настолько малы, что в них едва ли получилось укутать даже котенка. Она почти разучилась говорить, зато бесподобно пела. Таких песен Сэм не слышал никогда. Он много времени проводил с ней, пытаясь разобраться, почему самые сильные припадки, во время которых у нее получалось ломать кости мужчинам в полтора раз крупнее ее, выбивать двери, поднимать вес, в четыре раза превышающий ее собственный, а главное – кричать имя пропавшей! – выпадали именно на те часы, когда обнаруживали побег.

Персонал больницы заперли в их же комнатах до детального расследования. На всех порах сюда мчались федералы, а Сэм Доплер смотрел в глаза безумной Барби и видел в них фрески и витражи чужой смерти.

«Если ты увезешь ее отсюда, – нашептывал ему дьявол, – она все тебе расскажет!»

Барбара кивала своим мыслям и пела, стискивая руку Сэма. Он уже все подготовил, по бумагам девушка была сиротой, история болезни твердила, что она безумно сильна и изворотлива, поэтому никто не удивился, когда во время всей этой суматохи она исчезла.