– Таня, дедушка нашелся.

Таня вскочила, села на кровати и закричала:

– Но это же здорово?!

На что мама ответила:

– Не так все просто, Таня. Ложись спать.

Легко сказать «ложись спать», Таня, хотя и выключила свет, потому что все равно больше читать уже не могла, лежала с открытыми глазами в темноте, и думала, как это так, что он нашелся, что с ним случилось, здоров ли он, помнит ли Таню, а главное – когда же он вернется?

Утром Таня никого дома не застала, ее разбудил будильник. На столе, прикрытый салфеткой стоял завтрак, рядом чашка с чайной заваркой, и записка маминым почерком:

«Не опоздай в школу. Люблю. Мама»

Весь день Таня думала о дедушке, вспоминала какой он был, домой летела как на крыльях – вдруг он уже там и ждет ее.

За кухонным столом молча сидели мама с бабушкой. Бабушка двигала перед собой по желтой в голубые незабудки клеёнке какую-то справку, напечатанную на серой канцелярской бумаге, и все повторяла и повторяла: «Какой позор! Какой позор!»

– А где дедушка? – крикнула с порога Таня. Бабушка резко встала и молча ушла к себе.

– Танюша, присядь, нам надо поговорить, -сказала ей мама, – ты же никому не рассказала, что дедушка нашелся?

Таня отрицательно покачала головой.

– Это хорошо, – успокоилась мама, – не надо никому ничего рассказывать. Понимаешь, у дедушки на войне была жена.

Таня удивленно спросила:

– А как же бабушка? Они же только перед войной поженились! – единственное уцелевшее довоенное фото бабушка вставила в рамку и повесила в их с дедом комнате. Она возила это фото за собой всю эвакуацию, боясь потерять. На нем она, еще совсем юная, в красивом, легком платьице, одолженном у подружки специально для свадьбы, в босоножках и белых носочках, в руках букетик полевых цветов, и рядом дед, молодой, красивый, смотрит куда-то в сторону.

–У него военно-полевая жена была, – маме казалось, что она все этим объяснила, но это было совершенно не так, – они расстались после войны, у нее там всякое случилось, но она деда разыскала, – мама замолчала, собралась с духом и сказала, – и он к ней сбежал.

– Разве так можно?! – изумилась Таня.

Мама не поняла, о чем она:

– Я уж не знаю как у них все это получилось, но она давно в Средней Азии живет, хоть и русская, а всюду уже друзья – знакомые есть, а там за деньги и по знакомству все можно устроить. Он документы новые получил, они поженились и жили себе так и дальше, если бы не юбилейные медали.

Таня еще до конца не поняв всего, что только что узнала, переспросила:

– Какие медали?

– Юбилейные. К Дню Победы. По линии военкомата и выяснилось все. Эх, у бабушки теперь его военную пенсию отберут, ну раз он жив.

Вадим проснулся сегодня с непривычным для него в последнее время чувством счастья, хотя никакого повода для этого вроде бы и не было. Но тут же вспомнил, что сегодня 20 апреля, а «двадцатого числа месяца, следующего за отчетным кварталом», как дословно написано в договоре, у него получение гонорара. Вот откуда счастье то! Он целую неделю думал, куда потратит деньги, которые получит. Присмотрел гидроскутер на лето, потому что чем еще тут, на даче заниматься, и денег по его расчетам должно было хватить, и еще остались бы как раз дожить до следующих выплат.

Вадим бодро вскочил с кровати, помахал немного руками, он так притворялся, что делает зарядку, и направился в душ. Но в такой счастливый день обязательно должна была случиться хоть маленькая, но гадость – потек бойлер. «Ну ничего», подумал Вадим, «как раз сегодня куплю новый». Душ принять не удалось, потому он только почистил зубы и набрав в пригоршню воды, побрызгал себе в лицо – умылся.

Пока копался в ванной, на телефон пришло смс. Вадим схватил его, как только увидел заветный значок на экране, быстро снял блокировку и открыл. Вначале он даже не понял, как это так, потом еще раз вгляделся в цифры и даже крикнул вслух:

– Они что, нули потеряли?! – и тут же бросился набирать литературного агента отца. Пока шли гудки, Вадим мерял шагами гостиную. При жизни обоих родителей, тут каждые выходные собиралось целое общество. Отец рано стал известным и востребованным, потому их с матерью институтские друзья считали своим долгом навещать успешного однокашника с целью «раскулачивания» холодильника, как они это называли.

– Ууууу, кулаки! – говорил дядя Вахтан, заглядывая в недра «Минска», стоящего в углу комнаты, – и салями у них, и сыр!

Вадим тогда был первым ребенком в их шумной компании, это потом уже родилась дочка у дяди Толи и его жены, а потом и сын у Вахтанга с женой, но они вскоре уехали куда-то за границу. «Минск» переехал в гараж, на его место встал огромный двустворчатый холодильник, для чего пришлось полностью перестраивать кухню. Гостиная стала меньше, но она уже и не нужна была такая огромная. Компании у его родителей собирались, но не такие большие, куда-то пропали старые друзья, потом появились новые, потом и они пропали, потом умерла мама.

– Алло, слушаю вас! – ответил наконец Вадиму незнакомый женский голос.

– Льва Юрьевича можно?

– По какому вопросу?

– Скажите это Вадим Серебрянский звонит.

– По какому вопросу?

Да что же такое! Вадим от злости чуть не швырнул телефоном об пол, но сдержался:

– По личному.

– По личному Лев Юрьевич по телефону не отвечает, оставьте для него сообщение.

– Девушка! – Вадим еле сдерживался, чтобы не наорать на эту дуру, – передайте Льву Юрьевичу, что звонил сын писателя Максима Серебрянского, книги которого успешно его кормят уже двадцать пять лет.

– Хорошо, я записала, – ответила тупая кукла и отключилась.

Вадим не находил себе места. За первый квартал этого года ему пришло всего 450 евро! Он со времен жизни во Франции привык пересчитывать приходящие деньги в евро, хотя вроде бы это уже было неактуально ему, надо бы в рублях, но вот осталась такая привычка. Когда отец вздумал умирать, Вадиму пришлось приехать. Отец лежал тут, на этой самой даче, в этой самой комнате, на диване, укрытый пледом, бледный, высохший, не похожий сам на себя. В дальних комнатах дома мелькали какие-то люди, руководимые мачехой, но она еще не чувствовала свою власть в полной мере, потому что был жив отец. Вот чего-чего, а величественности ему всегда было не занимать. Даже такой больной и беспомощный он мог одним взмахом высохшей руки изгнать из этого дома всех посторонних. В тот вечер так и сделал. Он с трудом приподнявший на локте, сказал еле слышным голосом:

– Надюша, пускай все уйдут, – и тут же рухнул обратно на подушку.

И дом опустел как по мановению волшебной палочки, они остались втроем. Вадим тяготел болезнью отца, не знал куда себя деть, слонялся по даче, сидел в своей бывшей комнате наверху целыми днями, листал книги, глядя невидящими глазами на буквы, читать – читал, но ничего из прочитанного не понимал. Он не хотел лететь сюда, но Моник настояла, заохала, как так, это же отец. Вадим чуть не сказал: «Ну и что!», но вовремя осекся. Моник – католичка, для нее все эти условности ужасно важны. Они ездили к ее родным каждые праздники. куда-то в Нормандию. Моник надевала кофты с длинными рукавами, прикрывающими ее татуировки, чтобы не расстраивать родителей, снимала пирсинг с лица и оттирала въевшуюся подводку с глаз. И это все ради кучки каких-то мещан. Вадим фыркал, но подыгрывал подруге, раз для нее все это было настолько важно.

– Надюша, – сказал отец слабым голосом, обращаясь к своей второй жене, – будет правильнее, если дачу я оставлю Вадиму. Мы строили ее с его матерью, это был дом его детства, так что, думаю, так будет честно.

Надежда Сергеевна, для Вадима дама неприятная во всех отношениях, слушала распоряжение супруга молча. Вадим даже удивился такому ее спокойствию. Она не стала причитать: «ах не говори так, ты не умрешь никогда» и прочую муть, которую говорят в таких случаях остающиеся уходящим. Не стала бросаться на грудь и рыдать, а только сдержанно кивнула, соглашаясь с распоряжением мужа.