В самой же лотерее ему выпал Томас Манн, поэтому за чашкой кофе и тарелкой яблочного штруделя пришлось открыть книгу, включить переводчик гугл и начать читать.

(…)

Колонелло не хотел униматься.

— Почему это я должен был поменять себя? Я прекрасно знаю мои идеалы: вот мы с Лал, вот наша собака, вот наш загородный дом и пара детей! Всю свою осознанную жизнь я хотел именно чего-то такого! Приходить домой, и чтобы меня встречали любящая жена и свои родные один-два ребёнка. Это простая мечта, знаю, но ведь и я, и ты, и мы все когда-то были простыми людьми. От Лал только требовалось надеть фартук, и хотя бы взять декрет… И, да, я её завоевывал! Да! Но она никогда ещё ни разу не сказала мне «нет» с этой тяжелой точкой на конце. Конечно, это разбило бы мне сердце, Лал ведь женщина всей моей жизни, но, чёрт возьми, я … Мы столько лет на это угрохали просто зазря, в дрова, к … — он увидел неподалёку маленького ребёнка и проглотил ругательство. — И Лал решила расстаться, переспав с другим. После стольких лет!

Колонелло с громким стуком уронил голову на лакированный стол — то ли с отчаянием, то ли выдохнувшись.

— … слушай, — спустя какое-то время неловко и осторожно начала Скалл. Её голос звучал так, как будто она шла через минное поле, делая вид, что всё в порядке. Дождь не шевельнулся. — Лал, она … она из тех женщин, кто замужем за своей работой …

— Я знаю, — глухо отозвался Колонелло.

— … и она очень … упрямая, исполнительная, волевая и целеустремлённая. Мне бы её качества, на самом деле. Трудовая этика просто атас. — Скалл кашлянула. Выдержала паузу. — В общем, у неё настрой: «работаем, пока не умрём».

— Да.

— … и …

Скалл замешкалась.

— … и я не знаю, как тебе сказать.

Колонелло приподнял голову и окинул её уставшим тусклым взглядом, с глубоко залегшими тенями под глазами. Скалл нервно комкала руками салфетку.

— Мне кажется, — начала она. Прервалась. Снова начала, — мне кажется, вы оба очень упрямые. И кому-то надо было чем-то пожертвовать. И, получается, что ты пожертвовал. Конечно, тебе это не понравилось, и, думаю, Лал это поняла, но …

Скалл умолкла.

— Но.

— Но она не смогла уйти от тебя, — выдавила из себя Облако и отвернулась, заскользив задумчивым взглядом по чему угодно, но не по нему. — Она не смогла уйти, потому что … потому что когда тебя так сильно и прекрасно любят, будто ты единственная женщина на земле … очень сложно сказать «нет». Я не пытаюсь её оправдать! Конечно, нет! Просто … я понимаю её логику.

В несколько торопливых движений она закурила. Её фигура выглядела хрупко и неловко.

— Я знал, — долгая пауза, — что мы не подходили друг к другу. Но мне казалось, что если постараться; если приложить не усилие, а сверхусилие … то можно поймать эту синюю птицу. Сорвать большой куш. Выйти в дамки. Я думал, если нам обоим с ней измениться, то мы всё сможем.

Он сглотнул солёный ком в горле.

— Но не было никакого «мы».

Колонелло поднялся и спрятал лицо в ладонях. Может быть прошло пять минут, может и десять. Кто-то выгуливал лающую собаку. На них двоих наверняка косились прохожие, на эту драму за кофейным столиком. Скалл выкурила две сигареты и взяла себе ещё кофе. Колонелло не хотел отнимать ладоней от лица, потому что щёки были мокрыми и красными, как в детстве. Наконец она, тяжело выдохнув, сказала:

— Ни ты, ни я не задумывались, что чувствует другой человек по ту сторону чувств. Сильная, жертвенная, слепая любовь … это мы. Ты и я.

Скалл потушила дотлевшую сигарету в пепельнице.

— Нам надо было вовремя уйти от них, Колонелло.

— Как мы могли уйти, когда именно любовь помогала идти дальше? — глухо отозвался он. — Играть в треклятую мафию, разжигать это волшебное Пламя? Нет … Выходит, ни у нас, ни у них выбора не было.

— Выбор всегда есть. Но даже чтобы его увидеть, надо сделать другой выбор.

— И ты его сделала?

Он услышал, как Скалл пожала плечами.

— Проснулась после моей красивой смерти, и пелена спала с глаз. Потом разрушилось Проклятие. Ну и слава Богу, что всё закончилось. Разве что с Реборном больше не общаемся.

Он наконец отнял ладони от лица. Посмотрел на Скалл недоумевающим взглядом.

— И всё?

— Ну да. И всё.

Комментарий к 2.

тематическая песня, если вам интересно :)

https://vk.com/wall-112401322_460

========== 3. ==========

— А если будет боль?

— Стерплю!

— А если вдруг — стена?

— Снесу!

— А если — узел?

— Разрублю!

— А если сто узлов?

— И сто!..

— Любовь тебе отдать?

— Любовь!..

— Не будет этого!

— За что?!

— За то, что

не люблю рабов.

Роберт Рождественский

Иногда появление человека сопровождают какие-то знаки. Будто жизнь даёт призрачные подсказки, которые нутром чувствуешь, а головой не понимаешь, и только когда все карты раскрыты, только когда песенка спета, всё становится ясно. Миг полной трезвости мыслей во время неистовой сонливости, когда у всех предметов вокруг появляется оболочка, когда чувствуешь себя во всём и во всех, и собой одновременно. Дазайн по Хайдеггеру, или что-то очень близкое к нему.

Это стул, это стулья, это мощёный бульвар, на котором они стоят. Это длинная газовая горелка с пламенем под прозрачным колпаком. Это рассказ «Смерть в Венеции» Томаса Манна, и бледное болезненное утреннее солнце, едва выглядывающее из-под перламутрово-серых облаков.

Это латте макиато, припорошенный корицей, и длинная ложечка для такой же длинной стеклянной кружки. Австрийцы в субботний день на уличных террасах посреди сказочного ноября, припорошившего ёлки на тех склонах гор, что повыше. Тяжелый говор немецкого диалекта вокруг, и тот самый скетчбук в широком кармане длинного пальто. Сообщение по вотсапу от Скалл, что она сегодня вечером в первый раз идёт к репетитору на занятие гитарой. Собственные мысли о продавщице из книжного, о Труди, чьи фарфоровые кисти на фоне тёмной блузы напоминают картины фламандцев. Ласковые лохматые псы, и даже один золотой ретривер, и старые детские мечты о собаке. Запах ёлок, лиственниц, сосен и навоза, пробирающийся в город с окружающего кольца гор.

Это тёмный нечитаемый взгляд Реборна за соседним столиком, когда он свернул свою утреннюю газету.

— Гутен морген, дружище, — не оборачиваясь, поздоровался Колонелло.

Реборн молчал.

Ручка в ловких пальцах Дождя принялась спокойно штриховать страницу, пока её хозяин всеми своими инстинктами следил за незваным гостем.

— Я понимаю, зачем ты здесь, — подал голос Реборн.

— Неужели? — деланно удивился Колонелло. — Объяснишь мне?

— Ты думаешь, что Лал предала тебя-

Смешок.

— Когда выуживаешь свою ненаглядную из чужой, твою мать, постели-

— … но ты не понимаешь, чего ей это стоило.

— Послушай. Мне плевать. Я виноват. Она виновата. Мы виноваты. Долбанная жизнь виновата. Ну не сложилось, и не сложилось. Всё, партия сыграна, начинаем снова. И я искренне клал на то, что ей расставание тяжело далось. Не нужно трахаться с кем-то левым, чтобы вышвырнуть жениха из дома. — Затем он обернулся и вперился взглядом в Реборна. — Зачем ты на самом деле приехал? Я знаю тебя много лет, и ты бы не стал кого-то выискивать, чтобы передать чужие оправдания.

На безукоризненном лице Аркобалено Солнца темнели синяки под глазами и двухдневная щетина. Не будь он профессионалом до мозга костей, от него бы резонировало усталостью.

— Я приехал, — они встретились взглядами, — потому что я люблю Скалл.

Колонелло растерянно моргнул.

— Вот и всё.

Они помолчали. Взбитые сливки почти растаяли в сладком кофе и, чтобы не перелилось за край чашки, пришлось сделать глоток. И ещё один. И ещё. Пить было явно легче, чем думать.

Реборн смотрел, как старинные дома перетекали в горы, и в его обычно нечитаемых глазах были видны только две эмоции: тоска и примирение.

На площадях прозвенели пару раз колокола. Было без четверти чего-то.