Перед самой революцией он попал в тюрьму. За что? Об этом никто никогда не спрашивал. Только бабушка брала за руку шестилетнюю дочь, мою маму, а узелок с едой висел на другой руке, и шла к моему дедушке, чтобы снести ему передачу и взглянуть на него, если позволят. Скоро его освободили. Выпуская дедушку, его мучитель сказал: «Умный старик».

Едва осознав свободу, дед решил уходить за границу, благо она была рядом. Жену и троих младших детей он увёл за Нарву, на побережье Балтийского моря. Трое старших детей остались по эту сторону «революционных баррикад». Можно ли было их считать вполне большими, если старшей было почти семь лет, а младшей – чуть больше двух лет?

Дети остались одни – на руках далёкой родни. Мама была маленькой, худенькой девочкой. Есть ли смысл из такой тростиночки делать батрачку? Так она тут же переломится – и пользы никакой. Вскоре девочку отдали в детдом. Жизнь со всеми её сложностями ломала и калечила многие судьбы, уродуя отношения самых близких и родных людей.

Бабушка! Да, простим мы ей сиротские слёзы и горькую недетскую обиду. Я уродилась в свою маленькую маму, а мама – в мою бабушку. Первым ребёнком у бабушки родилась моя мама, остальные пятеро детей были крупными, высокими, с широкими плечами, с громкими голосами. Почти ко всем детям она относилась с прохладцей.

Только младшенький сынок, весь в неё, был дорогим и самым близким её сердцу. Когда он погиб, бабушка сказала, что за одного Гурия она отдала бы всех своих детей.

Бабушку я почти не помню, так как она приезжала в наш дом однажды, привезла мне кроватку для куклы. Кроватка с голубыми спинками. Моя кукла впервые легла спать на почти настоящую, на свою собственную кровать.

Любимая кукла Катя с вышитым мулине личиком была зацелована мною до того, что её надо было стирать, но из бани Катя не вернулась. Я канючила целый день, а потом успокоилась.

Скоро мой двоюродный дядюшка пообещал мне большую новую куклу.

И действительно, на день рождения у меня появилась кукла Лена в красивом платье и в панамке. Моего дядюшку звали Александр Романов, и работал он в кинотеатре «Колизей» администратором. К нему мы ходили только два раза. Первый раз мама принесла меня в кинозал, за бархатные шторы.

Шёл скучный фильм, и я заснула, проснувшись от жуткой стрельбы на экране. Какие-то дяди с чубами на лысых головах и в шароварах за что-то бились, а одного из них вдруг решили зажарить на костре. Было страшно.

Мне это очень не понравилось, и мама унесла меня в фойе. Там нас увидел дядя Саша, помахал рукой и снова пообещал куклу. В следующий раз я была повзрослее и уже сознательно пошла в кино смотреть фильм «Мой маленький друг».

Дядюшка был человеком мягким, в итоге его бурная жизнь привела сперва к тайному, потом и к явному алкоголю. Может, он пил потому, что узнал о смертельном недуге?

Дядю оперировал известный врач – только затем, чтобы было легче умирать. Но это потом, а пока он был администратором и выполнял обязанности помощника депутата – Николая Черкасова, любимого нашего народного артиста.

Мама, помнишь, как мы гуляли по городу? А потом красный трамвайчик увёз нас далеко от дома, и мы зашли в фотоателье. Мне было самое большее года четыре. На мне красное платьице в белый мелкий горошек, с оборочкой по лифу. Ателье маленькое, по стенам развешаны фотографии ребятишек.

С любопытством разглядываю круглолицых улыбающихся детей. Возле белой стенки стоит высокий стол, на котором фотографируются малыши. По фотографиям видно, что дети сидят или стоят в обнимку с куклой или с плюшевым медведем, а совсем младенцы лежат голенькими на животах и смеются во весь беззубый рот.

Ах, Боже мой, ничего особенного! Просто я изо всех сил пыталась скрыть свой страх перед высотой, ведь я сидела одна на очень большом возвышении, где-то далеко от пола, и мамы рядом нет. Так и осталось моё детское фото с большими глазами, полными любопытства к этому миру, только губы против моей воли кривились между улыбкой и желанием зареветь.

Мы снова на родине предков. Снова Плюса и холмы. И совсем недалеко лес. Итак, моя «тёта» собирается в лес со своими детьми. Мы с мамой тоже идём. Я не знаю, каким образом, но помню берёзы, огромную поляну, густые заросли высокой травки и мамину цветную юбку, возле которой нахожусь постоянно. Я долго идти не могу, путаюсь в густой траве, зацепляюсь за все кочки.

Мама берёт меня на руки. На руках у «тёты» моя двоюродная сестрица, старше меня на полгода. Наш младший братик идёт сам, вцепившись в юбку своей матери. Мы вошли в лес, прошли немного. И тут случилось то, что испортило нам всем настроение, и мы вернулись домой. Взрослые женщины замерли от страха, дети притихли.

И только на пути к дому нам, детям, объяснили, что братика чуть не укусила змея, которая проползала между ног ребёнка.

Из всех детей нашего рода я видела только этих брата и сестру. Филиппа я очень любила. Несмотря на суровый характер своей матери, мальчик рос жизнерадостным и общительным. Он был моим товарищем во всех наших с ним играх. Мне нравилось играть с машинками, копать для них туннели, а Филипп мог поиграть и в куклы. Его сестрица с нами никогда не играла, долгие годы она так и просидела в углу на диване с книгой на коленях.

Она рано научилась читать, в школу пошла в шесть лет и очень этим гордилась. Девочку с толстой красивой косой терзала постоянная ревность. С сестрой я общалась осторожно, помня, как маленькая фурия била своего брата сломанной куклой по лицу. Мне было очень жалко его, я плакала вместе с ним.

Как часто в детстве я мечтала о родном брате! Но у меня на всю жизнь был единственный двоюродный братик Филипп. Однажды он подарил мне свой игрушечный пистолет, и мы с мамой пошли в кукольный театр смотреть на Змея Горыныча.

Театр был настоящий, с тяжёлым бархатным занавесом. Марионетки на ниточках были как живые. Одна из кукол так расшалилась, что вывалилась со сцены в зрительный зал и повисла на ниточках. Её скоро вытащили, и она исчезла за кулисами. Я ждала Змея Горыныча, забыв о пистолете и обо всём. Впечатления были самые яркие.

В пять с половиной лет я начала учиться читать, по-настоящему писать стала в семь лет. Но, несмотря на это, в школу меня приняли только через год, надеясь, что я ещё немного окрепну. Пятилетним ребёнком приятно сознавать, как тебе лично раскрывается смысл того или иного слова. Именно в это время бросаются в глаза вся заборная, настенная литература и прочее творчество.

В школьной библиотеке я прочла все книги про животных и о природе, поэтому меня рано записали во взрослую библиотеку.

«У дороги чибис. Он кричит, волнуется, чудак», – звучит знакомая песенка. Это над моей кроваткой, в ногах, на стене долго висело довоенное и блокадное радио. Это изобретение называли «тарелкой». В центре скошенного квадратика была надпись: «Рекорд».

Радио – это мой лучший друг с самого детства. Радио научило меня грамотно разговаривать, любить театр, музыку. С ним мне всегда было хорошо. Даже когда я болела, а до семи лет я болела очень часто. Иногда мне даже нравилось болеть. Ведь в это время мама была всегда рядом. Можно уютно обнять подушку и слушать, как мама двигается по комнате, можно слушать радио. А ещё лучше, если мама сядет возле кровати и начнёт читать Виталия Бианки, про маленького мышонка Пика и его приключения, или сказки Пушкина.

И снова радио. Мария Григорьевна Петрова, Николай Трофимов, Бабанова и другие любимые замечательные актёры. Сперва сказки, рассказы, затем «Ромео и Джульетта», «Пер Гюнт» и так далее. Я четыре раза слушала «Пер Понта» Эдварда Грига и только на пятый раз дослушала его до конца. Не потому, что мне было скучно и я засыпала. Нет, я засыпала потому, что было очень поздно.