― Это ещё зачем?
Но ответа не последовало. Где-то над головой заскрипели блоки, и Андрея окончательно вытянуло из колодца, чтобы оставить болтать ногами в полуметре от грязного пола. Андрей испытывал в этот момент даже не испуг, а обиду - как мальчишка, которому обещали игрушку за вымытые полы, но в итоге ограничились простым "спасибо".
― Что происходит? Зачем это?
― Сейчас всё узнаешь, ― говоривший мужчина в высоких резиновых сапогах стоял к нему спиной. Андрей быстро окинул взглядом помещение. Высоченные стены были увенчаны железными поручнями. Вдоль одной из стен зигзагом вилась металлическая лестница, которая вела туда, где, под самым потолком, за решётками поручней, прилепились дверь и пара узких окошек. На полу стояли полуразбитые электромоторы проткнувшие валами неизвестные Андрею механизмы. За спиной было слышно, как глухо журчит в трубах вода. Но самой интересной была стена, перед которой застыл в раздумьях человек в высоких сапогах - она была сплошь обклеена сотнями заламинированных фотографий.
На фото были лица, самые разные лица. кое-где их изображения были разбавлены снимками заводских труб, опор линий электропередач и прочих примет городских промзон. В нижнем ряду этой необычной фотоколлекции часто повторялось фото одной и той же рыжеволосой женщины. Вот она совсем юная девушка, вот - молодая женщина, на следующем снимке - она же, но с другой причёской. На последнем фото лицо женщины было обезображено гримасой боли и страдания. Андрею показалось, что именно фото этой женщины так пристально рассматривает человек в резиновых сапогах.
Наконец, мужчина заговорил негромко и с неприкрытой печалью в голосе:
― Артиста обидеть легко. И он терпит, терпит. Страдает, но не ропщет. Его можно оскорблять, изменять ему, смеяться над его страданиями. Но лишь до определённого момента, после которого смеяться мы позволяем исключительно если это предусмотрено программой выступления или сценарием. Помнишь меня? ― на этих словах мужчина резко повернулся лицом к Андрею. Чёрной краской на этом лице были искусно изображены брови, печально сведённые домиком и несколько слезинок, пунктиром ползущих из подведенных тенями глаз.
― Нет, не помню, ― честно признался Андрей. Тогда странный человек, вытащил из пакетика несколько влажных салфеток, и принялся стирать грим.
― А так?
― Н-не припоминаю.
Мужчина стиснул зубы в ярости, и прошипел:
― Так ты уже и не помнишь первое сентября, обклеенные стёкла чужой машины...
Только тут Андрей понял, что именно первого сентября он единственный раз столкнулся с этим человеком в школьном дворе. Да, это тот самый клоун. Неужели он затеял всё это, чтобы отомстить ему? Но за что?
― Так вы решили отыграться за тот случай? Но я тут ни при чём - я ваши стёкла не заклеивал.
― Да? А вот он сказал, что это ты всё затеял с этими дурацкими наклейками, ― и мужик указал пальцем на фото. Андрей присмотрелся - сосед, точно он. Семён был на фото с задранными к верху руками - видимо, висел на верёвках так же, как он сейчас. Андрей возмущённо зачастил:
― Да, враньё всё это. Это как раз он всё и сделал, а я его даже отговаривал. Я не верю, что он так говорил. Позовите его, пусть при мне скажет.
Оскорблённый клоун макнул палец в баночку с краской, и нарисовал на лбу строго сдвинутые брови.
― Всё, умолкни. Ты всё-равно виноват, даже если твой приятель соврал. Виноват в том, что не остановил его. А с ним ты уже скоро увидишься. Там, ― вымазанный в чёрной краске палец указал на огромную трубу, которая под уклоном уходила в стену как раз под фотографиями. На фоне серых стен труба выделялась тем, что была выкрашена белым, а болты соединений сочились ярким фиолетовым цветом. Казалось, её чёрное жерло тянется к ногам Андрея, будто циклопических размеров пиявка, желая утолить свой дикий голод его измученным телом, подняла свою ненасытную пасть-воронку.
― Что значит - там?
― Там, там. Мы, артисты, не желающие прощать оскорбления, своих обидчиков в эту трубу спускаем. А фотки на стенку вешаем, и ламинируем, чтоб не размокли - память, всё-таки. Так что не расстраивайся - мы тебя будем помнить. А сейчас вылетит птичка, ― и размалёванный злодей несколько раз ослепил фотовспышкой усталые глаза подвешенной на блоках жертвы.
― Но это неправильно. Я ничего не делал. Меня будут искать, ― Андрей, не на шутку перепугавшись, перебирал все аргументы, способные, по его мнению, повлиять на решение безумного паяца. Но тот, в доли секунды прилепив себе огромный красный нос, картинно расхохотался визгливым смехом.
― А пускай ищут. Это заброшенный военный городок - здесь давно никто не живёт. Бродяг мы всех повывели, как тараканов, и теперь это наша вотчина - рядовых от творческой интелегенции, уличных комедиантов и актёров "от сохи". А мы сейчас находимся на станции канализационной перекачки. Сюда все стоки городка сходились и перекачивались в эту красивую трубу. Теперь жителей нет, насосов нет, но, когда идут дожди, вода здесь поднимается аж вон до тех верхних поручней, не успевая утекать в трубу. А сейчас, как раз, идут обложные дожди. Начались, пока ты валялся под нашим "наркозом". И, взгляни под ноги.
Андрей с трудом, вызывая боль в немеющих руках, склонил голову, и с ужасом заметил, что колодец, из которого его вытащил клоун, уже доверху заполнен мутной водой. И эта жижа уже растекалась по полу с пеной и завихрениями по углам. Клоун размотал верёвку на крюке, и, ловко орудуя блоками, втиснул упирающегося Андрея в жерло сточной трубы. Мерзавец всё рассчитал очень точно, даже то, что жертва не сможет сопротивляться, онемевшими после долгого висения на верёвке, руками и ногами.
Клоун достал нож, огромный клинок которого покрывали бурые пятна не то ржавчины, не то свернувшейся крови. Андрей невольно зажмурился в ожидании смертельного удара. Ему даже показалось, что горло защипало металлическим холодком. Но удара не последовало, и Андрей приоткрыл глаза - безумный мститель всего лишь обрезал верёвку, тянувшуюся к блокам, оставив руки связанными. Сложив онемевшие ладони жертвы на груди, комедиант вложил в них какую-то плоскую коробочку.
― А это тебе на память.
