Старик Тыкулча, чьи волосы были белыми, как снег, а рот беззубым, как у рыбы, сквернословил у костра.

  - Помяните моё слово! - дребезжал старческий голос, - Мы прогневали Отца Всех Зверей! Скоро мы разучимся добывать огонь и потеряем дар речи! Превратимся в каменных людей, что не умели сшить две шкуры! От вечного холода заледенеют головы, а за теми, кто останется, придут Те-Кого-Не-Видно! - с этими словами он норовил ударить палкой сидящих рядом.

  Но, что бы ни предвещал Тыкулча, зима в тот год пришла вовремя, а долина наполнилась зверьём. Разве что весна настала слишком рано. Не успел день достаточно удлиниться, как снег превратился в непролазную грязь, а в лесу проснулись оголодавшие медведи.

  - Рина, - услышала шаманка позади себя детский голос, - помажь.

  Голый мальчишка шести лет протянул Рине смуглую руку, на которой краснел расчёс от комариного укуса.

  - Я же тебе велела не чесать, - Рина отложила в сторону кусок мамонтовой кости и достала деревянную плошку с резким запахом полыньи. Когда жгучая мазь коснулась покраснения, мальчишка взвизгнул, - А ну цыц! Ты будущий охотник или кто?

  - Охотник, - мальчик поджал губы, - Но ты бы того комара видела! Он же огромный как...как...воробей был!

  - Поразительно, что ты ноги унёс, - усмехнулась шаманка. Мальчик принюхался к мази, сморщился от неприятного запаха и убежал играть.

  - Эй! - Рина окликнула женщин, разделывающих оленя, - Скажите своим, чтобы руки не расчёсывали!

  Женщины закивали и продолжили болтать меж собой.

  В общине их было тридцать. Охотники, женщины, несколько седовласых стариков и десяток не прошедших посвящения детей. От леса, кишащего днём хищниками, а ночью - чудовищами, людей ограждал частокол из острых сосновых кольев. Собаки сторожили общину днём, а в ночи людей охраняли волчьи черепа на кольях, что пустыми глазницами вглядывались в лес.

  Рина вернулась на прежнее место и достала костяной обломок. Уже второй день она безуспешно вырезала из него очертания волчьей морды. Если ничего дурного не случится, то в первые дни осени она наденет его на шею новорождённому ребёнку. Чанаак и его женщина хотели сына: если первенец рождался мальчиком, то это сулило удачу на охоте. Рина же надеялась, что будет девочка. Видит Мать Матерей, женщин в их роду совсем мало.

  Она полоснула острым кремниевым ножом по кости, и от той отвалился внушительный кусок. Теперь обломок больше походил на очертания рыбы, чем на то, что может ходить на четырёх лапах.

  - Слава лучшему охотнику! - воскликнула Рина, - что желает убийца саблезубого тигра, Человек-в-Волчьей-Шкуре, да не дрогнет его рука и не ослабнет мужская сила!

  - Снова ты за своё? - к шаманке приблизился молодой охотник.

  - Великий Таер, сын Тыкулчи! Благословят его духи предков, и да будет щедр к нему Отец Всех Зверей!

  - Прекрати! - как можно более грозно сказал он, но при этих словах молодая шаманка покатилась со смеху.

  - Поглядите на него! Нацепил на себя волчью шкуру: "Я великий охотник!". Да ты того зверя убил только потому, что он со смеху по траве катался!

  Таер скрестил покрытые паутиной шрамов и свежих порезов руки. То, что Таер мог стать Человеком-в-Волчьей-Шкуре, не верил никто. Он был осенним ребёнком, слишком худым и слабым. Большинство тех, кто рождался под зиму, умирали ещё до своей первой весны, когда с оттепелью в долину приходили болезни и хвори.

  Но Таер оказался упрямым, хуже своего отца Тыкулчи. Мальчик дожил и до весны, и до летнего Солнцестояния. Он часто болел, не сильно вышел ростом, а в день посвящения, перепугался, и до ночи просидел на дереве, боясь спуститься на землю.

  Одним словом, не жилец.

  Но вот прошло несколько лет, и тот, кому не хотели давать даже имени, вырос, окреп и стал первым охотником, Человеком-в-Волчьей-Шкуре.

  - Это сова? - с сомнением спросил Таер, указывая на кусок кости.

  - Сам ты сова. Волк, - теперь настала очередь Таера хохотать в голос, - Вот сделай сам, если умеешь лучше! Вот тебе нож, вот тебе кость. Давай- давай!

   Таер протянул руку, чтобы забрать предложенное, но тут же получил от Рины шлепок по руке.

  - Охотникам обереги делать нельзя. Только вот у меня не получается.

  Смерть старой шаманки была тем тяжелее для их общины, что была случайной и совершенно глупой. Её забрал не мор, приходящий по весне вслед за первыми птицами, не дикий зверь, оголодавший за зиму, а обледеневшая тропка, по которой она спускалась за травами. Глаз потерял былую остроту, и шаманка не увидела солнечных бликов на камнях. От удара треснули старые кости, и мудрая женщина, умевшая разрешать споры между охотниками и знавшая все былины и сказки их края, умерла, оставив вместо себя молодую девушку, не обученную и половине того, что знала сама.

  Рина сняла с плеч накидку. Плохое в тот год выдалось лето. Слишком жаркое. Дни невыносимого зноя чередовались с льющимися с небес потоками воды. Золотица дважды выходила из берегов, и людям приходилось бросать всё и уходить в их второе жилище, на холмы, ожидая, когда стихия успокоится.

  Долгое лето - долгая осень, а, значит, и зима настанет позже. Память их рода хранила отрывочные воспоминания о долгом пути, о том, что когда-то они жили южнее, вверх по реке. Это давало надежду. Если настанут голодные годы, они снова снимутся с места и пойдут на север, как однажды сделали их предки.

  - Идём, - Таер поманил её рукой к костру.

  Рина размяла затёкшие ноги, убрала незаконченный оберег в сумку на поясе, и направилась к очагу, где уже собралась община.

  Мясо делил Таер. Сначала он отдал куски оленины обеим беременным женщинам. Затем поделил еду между детьми, что ещё не прошли посвящения. Впереди осень и зима, детям нужны силы, чтобы пережить холода. Затем охотник поднос добычу старикам, и только тогда раздал оставшееся мужчинам, женщинам и шаманке. В это лето обряд не имел значения: мяса на костях хватало на всех, а на утро мужчины вновь собирались на охоту.