– Ах ты, черт! – Я подскочила, но ноги тут же подогнулись. Хок медленно помог мне подняться. Его взгляд остановился на мне, как… как в кошмарном сне. Точно, это мог быть просто кошмар!

– Что это за бред?

Хок поморщился и сказал только:

– Мне очень жаль.

– Что тебе жаль? – прошипела я и неистово похлопала себя по щекам. Я должна проснуться. Быстро! Но не выходило. Никак.

В тот же миг у Хока прямо по лицу пополз особенно жирный паук.

Он отпрянул и хлопнул себя рукой по щеке. Но на него навалились еще десятки, засуетились и поползли по нему, все… прямо на меня.

– Уходи, Элис, – крикнул Хок. Наши взгляды встретились, когда он смахнул с плеча пару пауков. Я попятилась. Шаг. Два.

– Уходи, пока можешь! – торопил меня Хокинс.

Что-то поползло вверх по моей спине, и я прислушалась к совету Хокинса. Скуля, я повернулась и побежала, будто за мной гнался дьявол. Слезы катились по моим щекам, но я почти не чувствовала их, как и веток, хлеставших меня по лицу.

Это наверняка кошмар.

Просто кошмар.

Страшный кошмар.

Полгода спустя

Кошмар!

Задыхаясь, я поднялась с кровати. По спине тек холодный пот, а звук моего мобильника пронзительно отдавался в ушах. Дрожащими пальцами я нажала кнопку повтора. Подушка была смята и оказалась такой же потной, как и моя спина. Я опять проворочалась всю ночь. Еще одна ночь, полная кошмаров – и они стали для меня привычными за последние полгода.

Шесть месяцев.

Я снова откинулась назад и закрыла глаза.

Нет говорящих кошек.

Нет черных пауков.

Я не сумасшедшая.

Все это – просто кошмар.

Мантра успокоила мой трепещущий пульс, и я снова открыла глаза – как выяснилось, просто чтобы увидеть это.

На этот раз это было большим, как мяч для гольфа, с длинными черными ногами и трясущимся телом, которое выглядело так, как будто кто-то оживил дым. И оно как раз ползло по моей кровати.

– Черт побери! – Я снова рывком села. Паук прошелестел по покрывалу, а на полу я обнаружила еще десяток. Как и каждый день.

Они преследовали меня, словно живой кошмар, и постепенно у меня закончились объяснения, которые не сводились бы к тому, что я сошла с ума.

В последние месяцы я пыталась найти ответы.

Искала в Гугле самые возможные и невозможные вещи. Галлюциногенные грибы, например.

После этого я попыталась найти номер мобильного телефона этого Хокинса. Но ни у кого не было связей ни с Честерфилдом, ни с Сент-Беррингтоном. Все видели учеников интернатов только на вечеринках, которые они тайно устраивали, или в городе, где они то и дело возились со своими дорогими автомобилями. В конце концов, отчаявшись, я даже позвонила в Сент-Беррингтон и пару раз подошла к воротам. Но никто не ответил, и меня ни разу не впустили, если меня вообще кто-то заметил.

– Я не сумасшедшая, – мрачно сказала я паукам.

Они удрали, когда я свесила ноги с кровати и рывком отдернула шторы. Яркие лучи солнца осветили комнату и старый деревянный пол.

– Новый день, новое счастье, – мысленно произнесла я про себя, и отражение в окне состроило мне неубедительную гримасу.

«Новый день, новое дерьмо», наверное, подошло бы лучше. Но я не хотела быть пессимисткой уже с половины восьмого утра.

Я быстро оделась, схватила школьную сумку и побежала по коридору старого особняка. Вилла Солт была настолько старой, что уже начала жить собственной жизнью. Темные половицы скрипели, богато украшенные балки стонали, а двери, похоже, открывались и закрывались самостоятельно. О многих поколениях Солтов, которые здесь жили, свидетельствовали древние картины на коричнево-оранжевых обоях с узором на лестничной площадке, а также потертости на некогда красном ковровом покрытии на полу.

Я побежала вниз по лестнице на запах завтрака, доносившегося из кухни, почти полностью сделанной из старинного дерева. С балок свисали большие кусты лаванды и шалфея, которые бабушка собирала из одичавшего сада и вешала для сушки. Это была единственная комната на первом этаже, перед которой не росли старые деревья, и солнечный свет мог беспрепятственно проникать внутрь. Окна были открыты, и птичий щебет проникал в комнату, смешиваясь с бульканьем, доносившимся из кастрюли.

– Доброе утро! – Я старалась казаться такой беззаботной, какой должна себя чувствовать семнадцатилетняя старшеклассница. Нормальная, в лучшем случае занятая парнями и домашними заданиями. Девушка, какой я и была когда-то, поэтому мой тон звучал почти убедительно.

– Доброе утро, моя дорогая, – улыбнулась мама. Она уже надела свою форму: коричневые брюки, коричневая куртка и звезда, которая выдавала в ней шерифа города.

Бабушка Эмеральд сидела, по обыкновению в углу, в кресле, и вязала. Она делала это постоянно после инсульта, и ритмичное щелканье спиц стало теперь чем-то вроде сердцебиения старого дома.

– Привет, бабушка, – сказала я и поцеловала ее в теплую морщинистую щеку, которая всегда пахла лимонными конфетами. При этом я незаметно смахнула у нее с плеча черного паука. Бабушка рассеянно улыбнулась.

– Как прошел твой визит к Сент-Беррингтонам, дорогая? Ты хорошо провела время за чаем? – спросила она, погладив меня по щеке.

– Да, спасибо, это было здорово, – мягко ответила я.

– Хорошо, хорошо. Ты должна выйти за него замуж. Он действительно хороший мальчик.

Я только кивнула, и мама тихо усмехнулась.

Белый локон выскользнул из прически бабушки. Она походила на милую старушку по соседству, и, пока деменция не взяла над ней верх, такой и была. Но в те нечастые моменты, когда ее голова была ясной, она, к сожалению, больше напоминала старую фурию, которая использовала свои спицы в основном для того, чтобы ткнуть кого-нибудь в ногу. Бабушка Эмеральд была матерью моего отца, но он редко говорил о ней. До той аварии, в которой он погиб, мы никогда не бывали у нее, и как только она показала свое истинное лицо, я стала понимать, почему. Она могла быть по-настоящему злой! Папу никто не смел упрекнуть в том, что он так рано женился на моей маме и уехал.

Ну, кроме бабушки. Что она и делала. Громогласно. Хотя он был давно мертв. При этой мысли в моем горле образовался комок, но это все же было лучше, чем безудержный плач, который в первые несколько недель после его смерти был моим постоянным спутником.

– Ты проспала, – укоризненно сказала мама и отпила кофе, который готовился у нас круглосуточно. Я едва могла вспомнить момент, когда кофеварка в нашем доме не работала. Даже до нашего переезда в Фокскрофт кофе уже был неотъемлемой частью нашей жизни. Многое ушло, но напиток остался. Запах утешал.

Я старалась не дергаться, когда черный паук с длинными ногами полз по краю маминой кружки. Пришлось промолчать, когда мама взяла чашку и отпила из нее, а паук тем временем пробегал у нее по руке. Крик ничего бы не изменил. Потому что мама все равно не увидела бы паука. Никто бы не увидел. И это было, наверное, самое страшное во всем происходящем: то, что я оставалась наедине с этим кошмаром.

– Я знаю. Уже иду, – буркнула я, отрывая взгляд от паука и хватая с блюда тост.

– Не езди слишком быстро! – предупредила меня мама, когда я выходила из кухни, на ходу поцеловав бабушку Эмеральд в морщинистую щеку. Та не подняла глаз и не прервала свое вязание.

– Хорошо, – отозвалась я, отпирая старую, выкрашенную в цвет зеленой мяты, дверь. Скрип петель прозвучал как вздох.

Мой велосипед лежал там, где я его вчера бросила, то есть в кустах рододендрона рядом с белой верандой.

Наша старая семейная вилла расположилась примерно в двадцати минутах езды от школы на юге Фокскрофта. Улица, где мы жили, находилась на окраине – здесь редко проезжали машины. И если кого-то в Фокскрофте переставали посещать мысли, что он живет в заднице мира, здесь, у нас, он сразу вспоминал об этом.