Сторож повернул в замочной скважине огромный ключ, потом с усилием налег на тяжелую створку. Эдони своей грузной походкой вышла за ворота, не удостоив взглядом яркую пышную растительность, заполонившую все вокруг до порогов домов, как не удостаивала грязные и убогие стены темницы, которую покинула без всякого сожаления. Прошла пустынной в этот час сиесты улицей и остановилась рядом со скрытым тенью углублением в стене. Оттуда донесся мужской голос:

— Где ребенок?

— Слишком поздно, маркиз. В остальном все так, как ты хотел.

Он отозвался на ее тяжкую поступь усталым вздохом и велел идти дальше, не задерживаясь. Лежавшая перед мулаткой пыльная улица, по обеим сторонам которой стояли разномастные дома, спускалась к порту, оттуда на всех парусах один за другим уходили корабли. Жрица культа вуду еще крепче стиснула липкой рукой ручку корзины и всмотрелась в горизонт печальным взглядом, хотя на губах у нее расцвела открытая улыбка.

* * *

Энн Бонни вернулась в свою камеру. Грудь ее сжимали невидимые тиски, сдавливали так, что дыхание перехватило. Никогда бы она не подумала, что от этого может быть так больно. До того больно, что она, как вошла в камеру, так больше и не двигалась. Сидела, прислонившись к стенке, в самом темном углу, и терлась об нее спиной, чтобы холодные шершавые камни, раздирая несвежую, истрепанную одежду, царапали кожу: хотела, чтобы эта боль заглушила ту, другую, которую она в себе удерживала, не давая прорваться наружу. Чтобы тюремщики не смогли потешиться, порадоваться, глядя на нее. Чтобы остаться верной созданному легендой образу бесчеловечной твари, не знающей ни раскаяния, ни страданий. Над ее головой в стене было узкое окошко, туда залетал морской ветер, касался ее лица. Глотнуть хоть немного запретной свободы — и это тоже было воздаянием почестей умершей. Как Энн ни крепилась, смерть Рекхема сильно ее задела, но смерть Мери оставила беззащитной. Она и представить себе не могла, что будет так нестерпимо из-за этого страдать. Не знала, что так сильно ее любит. За время, прошедшее с той минуты, как объявили приговор, она успела привыкнуть к мысли о виселице. Так и видела, как бесстрашно поднимается, насвистывая, на эшафот, а Мери с достоинством идет рядом. Энн никогда не боялась смерти, слишком любила бросать ей вызов. Но эта смерть была несправедливой. Мери не должна была вот так закончить свою жизнь. Жалкий и печальный конец. В тюрьме.

На мгновение ей почудилось, будто она вновь слышит голос мулатки, проворчавшей: «Придет и твой черед, Энн Бонни! Да, придет и твой черед». Она дала себе клятву, что этому не бывать. Этим рукам она не позволит прикоснуться к своему телу. А если ведьма явится снова, чтобы украсть у нее душу, то, как бы ни была черна эта душа, Энн не отдаст ее, чтобы мулатка подкрепила собственную. Задушит своими руками, такими белыми на ее черной шее. А потом убьет себя. Она пока не знала, как это сделает и каким оружием. Но сделает. Любым способом. Для того чтобы не попасть в руки какой-нибудь другой ведьме.

…Ребенок принялся колотиться изнутри в туго натянутую кожу ее живота. Она снова выглядела пристойно благодаря чистому просторному платью, которое ее заставили надеть ради церемонии, отобрав старое, разодранное на животе, который так и выпирал наружу, будто хотел показать всю нелепость упорного стремления ребенка жить, несмотря на мерзкую обстановку, в которой его мать гнила заживо.

Энн машинально погладила живот ладонью, успокаивая ребенка. Сколько раз она представляла себе, как Мери делает в точности то же самое? По ее щеке покатилась слеза. Энн стиснула зубы, чтобы за этой слезой не последовали другие.

Она не понимала. Нет, она не понимала. Может быть, именно это ее и терзало, причиняло такую боль? Это непонимание, эта тайна, которой была окружена смерть Мери и которая отсылала ее к тайне ее собственного существования.

Мери никогда о себе не рассказывала. Единственное, о чем она обмолвилась Энн, — о своем английском происхождении. Призналась, что мать, Сесили, родила ее от моряка. Еще Энн было известно, что у Мери были дети и что ее любил маркиз. Вот и все, что она могла бы ответить, если бы кому-нибудь вздумалось спросить, кем была Мери Рид. И тем не менее эти намеки на признания и это украшение, которое Мери, словно что-то обещая, ей доверила, не шли у нее из головы. Мери могла ответить на некоторые вопросы, которые Энн задавала себе с самого детства, — это точно! Она это чувствовала.

В последние месяцы их разлучили — в наказание. Мери сначала поместили этажом выше, но потом снова перевели, уже умирающей, в тот гнусный карцер. Взгляды узниц тогда на мгновение встретились, и у Энн, все это время томившейся в разлуке, появилось ощущение, что и она сейчас не выдержит и умрет. И вот теперь и впрямь подыхает от тоски…

То, что Энн довелось увидеть за последние несколько часов, ее потрясло. Если бы они согласились хоть что-то сказать, хоть что-то растолковать — нет, не дождалась. Молчание. Энн горестно вздохнула. Нет, в самом деле, ей и вправду никак не понять, почему Мери Рид, рожденную в грязи, не бросили, как других пиратов, в общую могилу для бедняков, почему уложили в гроб, на крышке которого вместо креста была прикреплена саламандра, почему самой Энн приказали, опять без всяких объяснений, молча идти к маленькой церкви Святой Екатерины следом за повозкой, медленно тащившейся среди толпы. А толпа расступалась при виде странной процессии: повозка, на которую водружен необыкновенный, поражающий воображение гроб, и идущая следом узница, связанная по рукам и по ногам, с торчащим вперед животом и печальным взглядом, и вооруженные солдаты — справа и слева от нее.

Все это не имело никакого смысла.

Может быть, они хотели, чтобы весь город, видя младшую пиратку в таком горе, знал, что Мери Рид умерла? Но зачем это понадобилось? Энн была совершенно уверена в том, что о Мери и о ней самой позабыли сразу же после того, как закончился суд. Если так — к чему все это представление? И что такое изображал пастор, когда положил распятие прямо на саламандру, словно давая понять, что грех прощен? Может быть, такова была последняя воля Мери? Последняя насмешка?

У нее ничего не было. Никаких богатств. Так кто же за все это заплатил? Маркиз? В церкви он не появился. Пастор пробубнил свою скучную литанию, благословил гроб, который снова открыли. Зачем? Хотели убедиться в том, что она действительно спит там? Спит… А ведь и в самом деле казалось, что Мери дремлет. Дремлет, скрестив руки поверх тельца ребенка, уложенного к ней на живот так, словно они все еще были единым целым.

Энн хотелось прикоснуться к Мери, обнять, поцеловать. Но она не посмела. Из гордости. Она притворялась безразличной, а сердце у нее в это время рвалось на части.

Могильщик снова закрыл крышку. Энн было подумала, что все закончилось, но нет: пастор попросил ее проводить Мери, и Энн снова потащилась грузным шагом за гробом, который подняли на руках и отнесли на примыкавшее к церкви кладбище. Там уже зияла могила, озаренная огоньками свечей, воткнутых прямо в землю. Могильщик и один из его помощников обвязали гроб веревками, опустили в яму и засыпали землей. А потом Энн отвели назад в камеру.

Тиски снова сжались, сдавили так, что вскоре она, не вытерпев, всхлипнула. Она заглушила рыдания стиснутым кулаком, твердо намеренная с ними справиться. Но не сумела.

Слезы затопили глаза, нос, рот. Поняв, что вот-вот не выдержит и завоет в голос, она поднесла свободную руку к горлу и стиснула его. И продолжала стискивать, заставляя трахею искать воздух. Призывая на помощь в своем горе инстинкт самосохранения.

Если бы только у нее хватило мужества! Потерпеть еще несколько минут. Не ослаблять давления. Представить себе, будто это чьи-то чужие руки, не ее собственные. Но тут тиски отчаяния превратились в тиски страха.

Картинки спутались, поплыли. Мертворожденный ребенок Мери. Ее собственный ребенок, которого она еще носит. Рекхем, со смехом закруживший ее в танце на палубе «Реванша». Абордаж. Взгляд Мери, смотрящей ей прямо в глаза. Грохот выстрела, взорвавший тишину. Зияющая дыра, которую пуля оставляет посреди лба у своих жертв. Исполин, привязанный к мачте. Нет, это столб, он не похож на мачту корабля. И крики не похожи на крики пиратов. Детский голос. Девочка отчаянно вопит.