Мери в ярости бросилась к Энн. Их взгляды, полные одинаковой решимости, встретились.

— Никогда! — хором произнесли они.

Харвуд, раненный осколками в руку, поднялся с батареи и подбежал к ним.

Солдаты губернатора уже рассыпались по палубе «Уильяма», чтобы забрать с собой сдавшихся.

Мери не раздумывала. Она не желала окончить свою жизнь, болтаясь на виселице рядом с Энн. Обе они заслуживали лучшей участи.

Выхватив сабли, женщины с ревом бросились на врага и сражались как никогда. Харвуд рядом с ними бешено вращал саблей, рубил направо и налево до тех пор, пока их, всех троих, не оттеснили к наполовину срубленной, расщепленной фок-мачте и они не запутались в перекрученных фалах и переломанных топенантах. Они были побеждены. Окровавленная рука Харвуда уже не могла поднять саблю, и Энн сочувственно положила на нее ладонь.

— Сдавайтесь, — приказал, выступив вперед, Джонатан Барнет. — Вы окружены.

— Никогда, — снова проскрежетала Мери Рид.

— Хватайте ее! — скомандовал Барнет.

Солдаты бросились на Мери. Несмотря на всю ее отвагу, и ей, и Энн пришлось выпустить из рук оружие. Они еще продолжали отбиваться руками и ногами, но в конце концов их схватили, лишили возможности двигаться и связали.

Барнет встал перед ними. Энн и Мери, вскинув голову, прямые и гордые, с вызовом смотрели на него.

— Преклоняюсь перед вашей храбростью, — заявил он. — Я предполагаю, вы — Энн Бонни и Мери Рид?

Ни та, ни другая не ответили.

— Уведите их, — со вздохом сказал Барнет и удалился.

Женщин подтолкнули к группе пленных. Рекхем уже стоял среди них, пристыженный и смущенный: он видел, как Барнет сунул в руку одному из рыбаков — вернее, охотников за черепахами — туго набитый кошелек. Интуиция не подвела Мери. Их одурачили.

Мери смотрела на «рыбака» с презрением, Энн — со злобой.

Когда их толкали к трапу, чтобы загнать в трюм «Маджести», Энн подняла голову и запела. Мери с Харвудом подхватили мстительно звучащую песню, не обращая внимания на окрики и приказы умолкнуть.

Пусть нас повесят, рог рогоносца,

Пусть нас повесят — мы не продаемся!

А Джон Рекхем лишь опустил глаза, совершенно уничтоженный, и прибавил шагу.

35

Суд над Джоном Рекхемом и основными членами его команды состоялся в городе Сантьяго-де-ла-Вега на Ямайке. Отголоски процесса разлетелись по всему Карибскому морю и достигли, в конце концов, Соснового острова, у которого стояли на якоре «Сержант Джеймс» и «Бэй Дэниел» в ожидании возвращения Мери.

Известие ошеломило четверых мужчин.

Никлаус-младший очнулся первым. Он грохнул кулаком по столу, за которым они собрались, чтобы выпить. Намереваясь пить до тех пор, пока из ушей не польется. Пить, чтобы забыть о своем бессилии и своей растерянности.

— Я не допущу этого, маркиз! Я хочу хотя бы раз обнять Энн, хотя бы один-единственный раз! Мери — она-то нас бы не бросила.

— Ты прав, сынок! — воскликнул Ганс, выпрямляясь во весь свой немалый рост. — Но что мы можем сделать?

— Сняться с якоря, — решил Никлаус-младший, — и отправиться туда.

Он вскочил с места и принялся распоряжаться. Джеймс следовал за ним по пятам. Эти двое сразу поладили, словно братья. В точности как когда-то Ганс и Никлаус-старший.

Балетти с Вандерлуком переглянулись.

— Это не может вот так просто кончиться. Только не с ней, маркиз.

Они обнялись. Мери указала им путь. Ради нее они выдержат все и не дрогнут.

И пока шли маневры с целью вывести «Бэй Дэниел» из бухточки, Никлаус-младший рассказал остальным о том, как Мери пыталась спасти Корнеля от виселицы. У него было достаточно времени для того, чтобы извлечь уроки из их поражения. На этот раз он ничего не оставит на волю случая.

Все вместе принялись составлять план действий, отказываясь признавать над собой власть рока, который недавно одержал над ними такую победу. Ни один из четверых мужчин не желал сложить оружие.

* * *

Мери не смирилась. Ее живот подтвердил ей то, что уже подсказала интуиция. Против всех ожиданий, она беременна. Причем это выяснилось задолго до того, как Энн сообщила ей о собственной беременности. На то, что удастся доносить ребенка, шансов было мало, но все же оставалась надежда, что он продержится до суда: ведь малыш спасет ее, Мери, от виселицы точно так же, как Энн будет спасена своим младенцем. По крайней мере, на какое-то время. Мери верила в Ганса и Балетти. Они не позволят вздернуть ее на виселицу, ничего не предприняв. Единственное, о чем она жалела, это о невозможности открыться Энн: их разлучили, считая слишком опасными. На этом этаже тюрьмы было всего четыре камеры. Остальную часть команды «Уильяма» вместе с капитаном в ожидании суда держали на первом этаже. Суд над мужчинами состоялся через месяц, и сразу после него смертные приговоры стали приводиться в исполнение.

Восемнадцатого ноября Рекхем, Фертерстон и Корнер были повешены, а потом их два дня показывали на Плам-Пойнт, Буш-Ки и Сан-Ки.

Мери думала, что Энн станет оплакивать человека, которого любила, но слез ее так и не увидела. Вместо надгробного слова та вынесла свой вердикт:

— Если бы ему яйца не заменяли мозги, то и его член не торчал бы сейчас рогулькой повешенного. Так что пусть берет ее с собой в ад! Во имя всех тех, кого он насиловал.

Энн оказалась злопамятна.

На следующий день настал черед Доббинса, Карти, Эрла и Харвуда: их должны были повесить в Кингстоне. Из всех только Харвуд и оставался им верным до конца. В минуту, когда сторожа стали уводить приговоренных, Энн заорала во все горло, чтобы ее прощальный крик смог пробиться через толстые стены:

— Храни тебя Господь, Ной Харвуд! Пусть Он тебя хранит, как ты меня берег и любил!

Всем соратникам Джона Рекхема был поочередно вынесен безжалостный приговор.

Разделенные коридором и решетками своих камер Энн и Мери молчали, не решаясь нарушить безмолвие и привлечь внимание сторожей, которые караулили их без передышки, одновременно играя в карты. Как будто женщины могли вырваться на свободу из своей темницы. Говорили между собой только их взгляды, и взгляды эти были полны нежности и сожалений. Обе ждали суда, который все откладывался и откладывался.

Мери хотела бы открыть дочери правду, но теперь у нее недоставало ни силы желания, ни мужества. К чему волновать девочку, убеждая ее в том, что они, мать и дочь, наконец-то встретились после долгой разлуки, если это причинит ей душераздирающую боль? Кроме того, Мери ни за что не хотела показать сторожам, насколько обе они слабы. Несмотря на свое численное превосходство, несмотря на то что были вооружены, охранники приближались к узницам лишь для того, чтобы принести еду, и Мери знала: ее с дочерью боятся. Репутация не ведавших жалости морских разбойниц явно опережала их. Мери не хотела наносить такой славе ущерб и рисковать, подвергая дочь опасности вожделения и домогательств со стороны их стражей.

Мрачные, унылые дни сменялись один другим, один на другой похожие.

* * *

Зал суда был набит людьми, пришедшими поглазеть на представление, людьми, полными ненависти к их женским телам в мужском платье, к их оружию, разложенному на столе перед судьями, оружию, еще покрытому кровью, которую пролили Мери Рид и Энн Бонни.

Балетти, Никлаус-младший, Ганс и Джеймс сидели в первом ряду, и Мери обратила на них взгляд, исполненный признательности. Каждый из них словно кричал ей: сохраняй мужество. От присутствия Никлауса-младшего ей стало легче. Она поняла, что Балетти рассказал ему все, что касалось Энн.

И в самом деле, Никлаус глаз не сводил с сестры, должно быть, надеясь, что рано или поздно и она на него посмотрит. Но Энн Бонни, казалось, никого не видела и не слышала, погруженная в собственные мысли. Впечатление было такое, будто она ко всему безразлична, в том числе и к самой себе. И лицо ее казалось таким холодным и бесчувственным, что зрители показывали на арестантку пальцем и перешептывались с видом испуганным и неодобрительным.