— Каша! — проорал сторож, отодвигая узкую планку в двери.

В отверстие проник слабый луч света, а следом за ним — рука с глиняной плошкой, наполненной каким-то вонючим месивом. Мери не дала себе труда отлепиться от стены ради того, чтобы взять еду. Устав ждать, сторож перевернул миску. Каша шлепнулась на пол. Мери отвернулась. Ей не хотелось ни есть, ни пить. Только ждать. Ждать Эмму. Бросить ей вызов и умереть. Как можно скорее.

Пристроив голову в углу, она снова забылась, вытянув перед собой затекшие ноги и пожалев о кинжале, который во время обыска вытащили у нее из-за подвязки. Габриэль, изучивший привычки любовницы, знал, где искать, и поспешил забрать оружие. Пересохшие губы Мери раздвинулись в улыбке. Если ей хоть немного повезет, у Эммы кинжал окажется при себе… Представив себе такую возможность, она невольно вздохнула с облегчением. Может быть, между ними еще не все решено…

Часы неутомимо шли, и неустанно повторялся один и тот же ритуал. Всякий раз, как узнице приносили еду, очередная порция неизменно присоединялась к кучке предыдущих. Попискивание крысы навело Мери на мысль о том, что хоть кому-то это варево идет впрок. Есть-то хотелось, но от одного запаха тюремной пищи ее начинало мутить. И это было не самое худшее. Сомнение, коварное сомнение начинало разъедать ее броню. А что, если Эмма так и не придет? Что, если именно для того Мери и брошена в тюрьму в Венеции? Предельно жестокая месть, самая страшная пытка — пытка ожиданием. Мери знала, что хуже этого ничего быть не может. Неизвестность, надежда, от часа к часу слабеющая, до тех пор пока не смиришься окончательно… Мысленно Мери уже была готова умереть. Мысленно, но не телом и не душой. Если существует хотя бы один-единственный способ увлечь за собой Эмму, она без колебаний сделает это. А в остальном — как только ей вспоминалось что-нибудь приятное, она яростно отталкивала воспоминание, сваливала на кучу других, отвергнутых раньше. Смерть Сесили, нищета, в какой они когда-то жили, дни, проведенные на борту «Жемчужины» или в армии — вот и все, что она оставляла при себе. И отталкивала все, что не было яростью, битвой, сражением. Напоминала себе все случаи, когда она не подчинялась, не склоняла головы. Эмма не одержит над ней верх в этой игре. Она была и остается Мери Рид, а Мери Рид может склониться лишь перед любовью, не перед ненавистью.

Скрежет отворившейся наконец двери она встретила едва заметной улыбкой на потрескавшихся губах. Однако вместо Эммы на пороге появились два сторожа. Они вошли и закрыли за собой дверь. Один из них поднял фонарь, и Мери пришлось зажмуриться от яркого света.

— Сам видишь, она не подохла! — сказал сторож.

Мери поначалу решила, что они обеспокоены ее вялостью и безразличием. Но следующие же слова вывели ее из заблуждения:

— Тем лучше. Я не люблю холодное мясо.

Сердце Мери учащенно забилось. Она попыталась выпрямиться и встать, чтобы защититься от того, что уже предчувствовала, но ее усталое, ноющее, затекшее тело отказывалось двигаться так, как ей хотелось.

— Давай-давай, возбудись немножко, красотка, у нас найдется, чем тебя успокоить, — усмехнулся второй, придвигаясь к ней, пока первый пристраивал фонарь на полу.

Мери поискала глазами оружие, которое могла бы у них же и стащить, но ничего подходящего не увидела. Ей вспомнился тот день на корабле Шоувела, когда хитрость сослужила ей такую службу. И она, подпустив этих двоих ближе, выждала, пока они опустятся рядом с ней на колени. Оружия при них не оказалось, но были ключи. Один из сторожей, ободренный ее поведением, задрал на ней юбку до самых бедер. Мери, собрав все силы, рванулась вперед и так врезала ему коленом между ног, что у несчастного и дыхание перехватило, и желание сразу пропало. Но тут же она упала, получив оплеуху, сопровождавшуюся руганью. Второй сторож, не такой неповоротливый, как его товарищ, быстро лишил ее возможности двигаться, подобрав с пола железные наручники, которые они раньше не посчитали нужным на нее надеть.

Как Мери ни извивалась, ни выгибалась, ни лупила куда попало, задыхаясь и хватая ртом спертый воздух, вскоре она оказалась скованной и прижатой к полу.

— Ты за это заплатишь, красотка! — пропыхтел сторож, наваливаясь на нее и дыша ей в лицо винными парами.

Но он не успел ею овладеть. Дверь снова заскрипела.

— Ну что вы, господа, — укоризненно произнес женский голос, — разве так надо обращаться с дамой. Ну-ка подвинься, — приказала вошедшая, отпихнув сторожа ногой.

Тот повиновался — на взгляд Мери, слишком быстро, ему явно за это заплатили. Да и вообще совпадение было слишком заметным.

— Я знала, что тебе будет меня недоставать, — усмехнулась она.

— Разденьте ее, — вместо ответа бросила Эмма де Мортфонтен. — Разденьте и уходите.

Те двое грубо сорвали с распластанной Мери одежду и, прихватив с собой, ушли. Дверь за ними закрылась. Лежа голышом прямо на ледяном полу, распятая за руки, Мери чувствовала, как в висках у нее колотится бессильная ярость, а Эмма тем временем, в свою очередь, неспешно раздевалась в неверном свете фонаря.

— Где нефритовый «глаз»? — прошептала она, гибко опускаясь на колени рядом с Мери и лаская ее дрожащее тело.

— Спроси у Балетти, — усмехнулась Мери, — я отдала ему.

— Неправда, любовь моя. Ты лжешь, и я это знаю. Да не все ли равно, — простонала Эмма, склоняясь к ее лицу. — Я заставлю тебя вновь полюбить правду. А потом ты будешь мне принадлежать.

— Никогда. Ты внушаешь мне лишь отвращение и ненависть, — твердо ответила Мери, повернув голову и уклонившись от поцелуя.

Эмма запустила пальцы в рыжие кудри, некоторое время их ласкала, потом зажала в кулаке.

— Этого мне вполне достаточно для того, чтобы тобой овладеть и делать это снова и снова, до тех пор пока ты не станешь моей в наслаждении или слезах. А потом — только потом — я решу, могу ли я тебя освободить и вернуть тебе твою дочь, или лучше оставить тебя подыхать здесь, пока она будет доставлять удовольствие мне.

— Энн умерла, — возразила Мери.

— Энн жива, она в Южной Каролине, — прошептала Эмма. — Клянусь тебе всеми жизнями, которые я отняла у других ради того, чтобы получить возможность любить тебя. Дай мне то, что я от тебя жду, Мери, и ты получишь доказательства. Ну, моли же меня! — простонала она, придя в возбуждение от этого плененного тела, которое не давалось ее алчным пальцам.

— Никогда, — как ругательство, бросила Мери.

Стиснув зубы и кулаки, она, чтобы не поддаться шантажу, заставила себя думать только о простреленной голове Никлауса. У нее не оставалось другого выхода, пришлось позволить Эмме вдоволь ею натешиться.

Прошло два часа, а она так ни разу не застонала и не заплакала. Эмма де Мортфонтен, оставшаяся неудовлетворенной, несмотря на то что насладилась сполна, молча оделась и только после этого заговорила.

— Каждый день, — пообещала она, — каждый день я буду возвращаться, приготовив новые игры, но, поскольку тебе теперь этого недостаточно, я верну тебе то, чего я тебя лишила.

Она постучала в дверь, и оба сторожа поспешили войти в камеру.

— Заставьте ее кричать. И подольше, — злобно приказала она.

Эмма прислонилась к закрытой двери, чтобы полюбоваться зрелищем, и Мери быстро поняла, глядя на поведение сторожей, что мадам де Мортфонтен получит то, чего потребовала.

Три дня кряду Эмма возвращалась, унижала ее, повинуясь своим прихотям и своим порокам, отдавала на растерзание тюремщикам, надеясь сломить. Мери не уступила. Она вытерпела все, вытерпела даже то, что было за пределами терпимого, — сознание того, что Эмма победила, — но никогда, ни разу не согласилась ее умолять. Она поняла, что свободы добьется лишь упрямством и мужеством. Эмма не потерпит, чтобы суд лишил ее того, чем она наконец смогла насладиться. Благодаря той самой игре, которую задумала, она попалась в собственную ловушку. Неудовлетворенность постепенно все сильнее завладевала Эммой. Рано или поздно ей придется помочь Мери бежать, чтобы не потерять ее. Инстинкт выживания заставлял Мери Рид подчиняться, не сдаваясь, противопоставляя фантазмам Эммы ту насмешливую улыбку, которую она словно нарисовала на своем лице.