Корнель не мог не признать, что тогда, в Анконе, под конец разговора Корк и впрямь на этом настаивал, не желая так глупо подвергать опасности Никлауса-младшего. Именно по этой причине Форбен и перевел его на «Красотку».

— Как ты намерен с нами поступить? — поинтересовался Кристоф Раймон, которого, равно как и его брата, Корку окончательно убедить не удалось.

— Никак не намерен, — ответил Корк. — Я на вашей стороне, а не с имперцами. Они покинули остров, а Форбен по-прежнему стоит на якоре. Я тебе уже сказал, Корнель, я хочу быть уверен в том, что вы не станете дергаться, если я сниму охрану. Я не хочу, чтобы кого-нибудь ранили. Никлаус и Габриэла не имеют никакого отношения к нашим спорам.

— Хорошо, — проронил Бенуа.

— Договорились, — поддержал его Марлен, а за ним и близнецы.

Корнель с Корком переглянулись так, словно мерились силами — как раньше, когда у них случались разногласия. Их дружба неизменно брала верх. Но на этот раз Корнелю нелегко было решиться.

Никлаус-младший сам решил все за него, вывернувшись из-под его защиты. Он рванулся к Корку и бесхитростно протянул ему руку:

— А я тебе верю. Потому что ты помог моей маме в Венеции.

Корк слез со стола и пожал протянутую руку:

— Ты тоже, как и она, можешь на меня рассчитывать, мальчик.

— Никлаус, — поправил тот. — Меня зовут Никлаус Ольгерсен-младший.

— Очень приятно, рад познакомиться, Никлаус Ольгерсен-младший. — Корк с достоинством ему поклонился, а матросы тем временем заткнули пистолеты за пояс.

Корнель шагнул к ним и прижал к себе мальчика. Никлаус не сопротивлялся. Он прислонился спиной к Корнелю и улыбнулся Корку.

— Мне ведь нетрудно будет проверить твои слова, Клемент, — предупредил Корнель.

— Проверяй, — согласился Корк, прямо и гордо глядя ему в глаза. — И ты поймешь, что я не изменился.

Они вышли из дома вместе. Тем временем Кристоф Раймон, вернувшись к не так давно мелькнувшей у него мысли, принялся легонько целовать Габриэлу в шею. Поскольку та только хихикала и даже не думала вырываться, он осмелел еще больше.

Корнель притворил за ними дверь: незачем Никлаусу на такое смотреть. Последний испустил душераздирающий вздох и пнул ногой камешек, что обоих мужчин очень позабавило.

Матросы окружили Марлена, Бенуа и Антуана Раймона, которые наконец успокоились и стали слушать рассказ о том, как обстреляли имперский корабль.

— И что ты собираешься делать? — спросил Корнель у Корка.

— Вернусь в Венецию и буду делать, что велит Балетти. Возвращайся на «Бэй Дэниел», Корнель. Лучшего случая не представится. Форбен думает, что ты убит или попал в плен к имперцам.

Корнель некоторое время молча смотрел на него. Корк был во всем прав, что касалось Мери, что касалось Никлауса-младшего и во всем остальном. Это было бы так легко и просто. Он задумался, повернувшись к мальчику, который тем временем подобрался к окну и внимательно наблюдал за любовным поединком, происходившим за стеклом. Задумался о Форбене. Если решиться и уйти сейчас, с их соперничеством было бы покончено навсегда. Но на его совесть это решение легло бы тяжестью, подобной предательству.

— Не могу, Корк. Не могу отнять Никлауса у Форбена. Только не так.

— Но это же все равно рано или поздно произойдет. Подумай, Корнель, подумай перед тем, как идти на берег.

Никлаус не дал им договорить. Он проскользнул между ними, когда Кристоф, блаженно потягиваясь, вышел из дома.

— Пусть меня проклянут все святые рая, — с довольным видом произнес он, — но у этой девчонки черт под юбкой!

Никлаус-младший поднял к Корнелю смеющееся лицо и весело подмигнул:

— Это и значит «завалить»?

— Не думаю, чтобы твоя мать была в восторге от того, что ты узнал об этом таким образом, — вздохнул Корнель.

— Да ладно, — пожав плечами, бросил мальчик, — мама, знаешь ли, тоже занималась этим с папой!

Корк расхохотался и побыстрее вскинул Никлауса-младшего себе на плечи, чтобы помешать ему вспомнить еще что-нибудь, куда более страшное. И все четверо, с присоединившимся к ним Кристофом, двинулись вниз по главной улице деревушки, с которой вскоре свернули на ведущую к берегу тропинку. Все остальные уже были там, смотрели вдаль, на уходящие в море «Галатею», «Красотку» и брандер. Должно быть, суда шли в Анкону — чиниться.

Корнель вздохнул. Словно прочитав его мысли, Корк шепнул ему:

— Похоже, друг, судьба сама за тебя все решила. Ну, пошли, — прибавил он уже громче. — «Бэй Дэниел» стоит с другой стороны острова и, если мы хотим попасть на него до ночи, надо бы поторопиться, а то уже темнеет.

— Я есть хочу! — объявил Никлаус-младший.

— Слышали, господа? — подмигнул своей команде Корк. — Наш юнга проголодался! Так что поживее, прибавьте шагу! — И сам побежал вперед, а Никлаус расхохотался.

* * *

Мери бредила два дня и две ночи. Совершенно измученный Балетти позволял себе подремать вполглаза, лишь когда она ненадолго успокаивалась. Жар не спадал, под глазами у больной залегли темные круги. Балетти без конца менял холодные примочки, неустанно смачивал ей язык, понемногу поил, когда она переставала метаться, но вся она по-прежнему была лишь ужас и страдание, словно лихорадка вытащила на поверхность всё, что Мери скрывала в самых глубоких тайниках сердца и памяти.

Балетти отходил от нее только для того, чтобы удовлетворить естественные надобности. Он никого не впускал на этаж и потребовал, чтобы поднос с едой для него оставляли на площадке. Пока что никто не заболел. Маркиз даже не радовался этому, он бесконечно возвращался к одним и тем же вопросам, терзался одной и той же ясной и мучительной истиной. Мери Рид его не любила. Ей был нужен один этот Никлаус. Должно быть, отец мальчика, оставшегося с Форбеном. Видимо, умерший, поскольку его нет ни рядом с ней, ни рядом с ребенком. Больше Балетти ни о чем догадаться не мог и постоянно упирался все в тот же знак вопроса. В чем же Мери его обвиняет?

Осунувшийся, с волосами в беспорядке, с пробившейся щетиной, маркиз сидел подле нее точно нищий, вымаливая одно: чтобы она жила, чтобы она его услышала, чтобы она его простила. И вновь склонялся над ее измученным телом, стараясь вернуть ей хоть капельку того счастья, которым он, как ему казалось, одарил ее в эти последние несколько месяцев. Теперь он понимал, что обольщался. Как тяжело было это сознавать…

А потом внезапно — в нечеловеческом крике, мгновенно пробудившем маркиза от дремоты, в которую он начал погружаться на исходе второй бессонной ночи — тайна ему приоткрылась.

— Эмма! — проревела Мери. — Я убью тебя за это!

Глаза ее непомерно расширились, и из них выплескивалась такая ненависть, что у маркиза дыхание перехватило, но это продолжалось недолго: Мери застонала и снова закрыла глаза, прерывисто дыша. Сердце у нее отчаянно колотилось.

Балетти вскочил и схватился за голову, запустив обе руки в свои спутанные волосы, слипшиеся от пота Мери. Он должен знать все! Это нестерпимо, невыносимо. Мери не может так сильно его ненавидеть. Его вместе с Эммой де Мортфонтен.

Он распахнул шкаф и сделал то, что до сих пор запрещал себе делать. Стал рыться в ее вещах, надеясь отыскать в них правду. Его пальцы нырнули в сапог Мери и наткнулись там на какой-то твердый предмет, который он лихорадочно вытащил наружу. И без труда — по описанию, когда-то сделанному Эммой, — узнал в нем нефритовый «глаз».

— О господи, нет, только не это! — взмолился он. — Пусть это окажется не то, что я думаю!

Продолжая сжимать подвеску в руке, он повернулся к больной, и снова взгляд Мери пронзил его насквозь. Она наконец-то пришла в сознание и теперь сидела на постели, горестно смотрела на него и тихонько плакала. Балетти упал на колени и завыл.

15

Мери пыталась собрать воедино расползавшиеся мысли и воспоминания, но голова у нее болела так сильно, так мучительно, что ничего не получалось. Перед ней стояла какая-то расплывчатая картинка. Этот коленопреклоненный человек — не Никлаус, и эта комната — не ее спальня в Бреде, и она явно не рожает Энн-Мери, как ей казалось, пока Эмма не приставила пистолет ко лбу ее мужа и она не очнулась мгновенно от своего кошмара.