Балетти соскочил со своего возвышения и широко раскинул руки. В его голосе звучали убежденность и человеколюбие, и негромкий ропот смолк, в просторном помещении воцарилась тишина. Мери, как и все остальные, была покорена обаянием этого человека, почувствовала себя всецело во власти исходившей от него притягательной силы.

— До вас другие люди услышали меня, поняли и послушались. Взамен я ничего от вас не жду. Я делаю то, что должен. Каждый из вас, на свой лад и в соответствии с теми средствами, какими он располагает, может стать замковым камнем свода целого здания. Поверьте в это! Вы станете сильнее, и вас это возвысит. Поверьте в это, и я буду спокоен.

Балетти сложил руки и поклонился, затем ушел тем же путем, каким пришел, провожаемый благоговейным и торжественным молчанием.

Мери не могла незаметно последовать за ним, а потому немного помешкала среди прочих, затем, как только представилась возможность, потихоньку выскользнула наружу. Она не вернулась на Риальто через подземный ход; ей необходимо было немного пройтись, чтобы навести порядок в мыслях. Когда требовалось, она садилась в гондолу и какое-то расстояние проплывала. Перед роскошным жилищем маркиза де Балетти она оказалась намного позже того часа, когда должны были подать ужин. Ночь была ясная и холодная, но Мери чувствовала себя наполненной ровным и сильным теплом. Сбросив мужскую одежду, она приняла облик Марии Контини, но Мери Рид все еще не могла справиться с волнением.

Балетти ни в чем ее не упрекнул.

— Очень рад убедиться в том, что с вами ничего не случилось, — только и сказал он. — Я ждал вас с ужином.

— Не следовало этого делать, маркиз.

— Для меня не существует дела более важного, чем это, Мария, — с улыбкой заверил он.

Мери подняла на него исполненный беспредельной кротости взгляд:

— Вы лжете, маркиз. Но ваша ложь мне нравится. Очень нравится.

Их глаза на мгновение встретились, и сердце Мери забилось сильнее и быстрее. На этот раз она и не думала скрывать охватившее ее желание, позволила ему загореться в ее взгляде и уже поверила было, что и Балетти не устоит. Однако тот лишь взял ее руку и печально поцеловал.

— От вас, Мария, мне не хочется иметь никаких секретов. Давайте поужинаем, хорошо?

Она кивнула, дрожа от надежды и разочарования. Усевшись за стол и дождавшись, пока им подадут ужин, Мери объявила:

— Я сегодня вас выследила.

Балетти посмотрел на нее с благодарностью.

— Знаю, — просто ответил он.

Мери лишилась дара речи. Балетти улыбнулся:

— Я уже вчера заметил, что за мной следят. У меня сильно развита интуиция. Не тревожьтесь, Мария, я нисколько на вас не сержусь. Если бы я не рассчитывал на ваше любопытство, то закрыл бы за собой вход в подземелье. Больше того, я пошел бы другим путем, чтобы сбить вас со следа. Я — не тот человек, за которого себя выдаю, но в нашем мире нельзя показываться таким, каков ты есть на самом деле.

— Это правда, — согласилась она. — Вы ведь уже говорили, маркиз, что требуется немало времени на то, чтобы заслужить доверие.

— Я не спешу. Я всего лишь надеюсь на то, что когда-нибудь окажусь достойным вашего доверия. Можете меня расспрашивать сколько и о чем угодно, повторяю, от вас мне нечего скрывать.

— Кроме той запретной комнаты.

— Всему свое время. И для этого тоже время придет. Я ведь вам это пообещал, а я всегда выполняю свои обещания.

— И когда настанет это время?

— Когда вы перестанете сомневаться. Когда вы меня полюбите.

— А если этого никогда не произойдет?

— Тогда ничто уже не будет иметь смысла, но мне не хочется и думать о такой возможности, — ответил он.

— Что вы вкладываете в это понятие, что значит для вас это «ничто», маркиз?

— Жизнь, любовь, надежда. Возрождение. Но давайте сменим тему, хорошо? Я хочу рассказать вам о том, что я представляю собой сейчас, не о моих ранах и не о том, кем я был раньше.

— Стало быть, еще одна тайна.

— До тех пор пока у вас сохранится желание их раскрыть, вы не уйдете. Поймите, Мария, все вокруг — только иллюзия. Вы видели меня великодушным, теперь я выказываю себя эгоистом. Мы постоянно остаемся двойственными. И, как ни парадоксально, именно в этой двойственности мы наиболее одиноки.

— А Корк? Это ведь он вам сказал про Мери Рид, правда?

— Да, в самом деле. Когда вы приехали в Венецию, он приблизился к вам, угадав в вас под мужским платьем женщину и удивившись этому. Он должен был вас направить в тот приют, который вы сегодня видели, но предпочел оставить при себе, надеясь, что вы ему откроетесь. Вы ему очень понравились, и он попросил меня вырвать вас из когтей Больдони, которые вас изуродовали бы.

— Почему?

— Скажем, Джузеппе Больдони тоже не тот человек, за кого себя выдает. Оставаясь с ним, вы рано или поздно подверглись бы опасности.

— И это единственная причина, маркиз?

У того загорелись глаза.

— Нет, — признался он. — Вы пленили меня, Мария.

— Тогда почему вы не хотите ко мне приблизиться? Даже после того как настолько жестоко и чувственно меня испытали.

— Я вам уже говорил, что я не такой, как другие, и если вам требуется время на то, чтобы решиться поверить мне ваши тайны, предоставьте и мне время, чтобы не торопить события.

Мери не ответила. Балетти был прав. Двойственность души вела к одиночеству. Маркиз растревожил ее. Но могла ли она из-за этого полностью перед ним раскрыться, все ему рассказать? Не жил ли дьявол рядом с божеством?

«У меня нет выбора, придется вступить в сделку», — написал Балетти мэтру Дюма, говоря об Эмме, в которой, по его мнению, сидел дьявол. Она каждый вечер читала и перечитывала это письмо, чтобы не дать себе раствориться в нежности и обходительности Балетти. Друг или враг? Пока она этого не знала. И это терзало ее. Она замкнулась в молчании.

Балетти молчание нарушил:

— Многие мои суда идут мимо Бриндизи. Если вы захотите, они могут отвезти вас туда.

Мери побледнела и судорожно сглотнула:

— Как я должна это понять?

— Да никак, Мария, — с грустной улыбкой ответил Балетти. — Я только хочу чтобы вы знали: вы вольны уехать или остаться. Дом, приютивший вас и Корка, принадлежит мне. Недавно я заходил туда и заметил, что господин де Форбен пишет вам на этот адрес. Мне совершенно безразлично, почему он это делает, раз вы не считаете нужным мне об этом сказать.

— Тогда зачем вы мне об этом сообщили? — ощетинилась она.

Маркиз встал и склонился перед ней:

— Я вам уже сказал. Потому что я ничего не хочу от вас скрывать. А теперь прошу меня извинить. Я сегодня вечером чувствую себя очень усталым.

Мери кивнула и долго смотрела ему вслед. Человек, которого она знала таким прямым и гордым, шел ссутулившись. Она вышла из комнаты следом за ним, поднялась по лестнице, которая вела в ее спальню. Она тоже была совершенно измучена. Дойдя до площадки, она увидела, как за Балетти закрылась дверь запретной комнаты. Мери свернула в коридор и встала перед этой дверью, колеблясь между желанием все ему рассказать и желанием смолчать, между влечением к нему и стремлением его оттолкнуть, между искушением взломать эту дверь и тягой убежать прочь. Она прислушалась, потом развернулась и ушла. Ей показалось, будто она слышит, как Балетти плачет там, за дверью. Но конечно же она ошиблась. Ни бог, ни дьявол никогда не плачут.

11

Настроение у Форбена было убийственное. Он едва не швырнул бумаги в лицо венецианцу, к чьему судну только что пристала «Галатея».

— И, разумеется, — проворчал он, — вы не встретили ни одного корабля империи.

— Ни единого, сударь, — подтвердил венецианец, глядя на него с вызовом, отчего Форбену захотелось немедленно проткнуть его шпагой.

— Разумеется, вы и капитана Корка не знаете?

— Этого пирата? Господь меня сохрани от встречи с ним, — поспешно перекрестился он.

Форбен почувствовал, что ярость его нарастает. И все же сдержался. Этот человек явно насмехался над ним. Взгляд, выражение лица его выдавали. Как же Форбена бесило то, что он не может затолкать этому венецианцу обратно в глотку его спесь и наглость! Вместо этого он удовольствовался тем, что процедил сквозь зубы: