— Эта гроза предвещает шторма. Я вернусь недели через две, пришвартую фрегат на зиму.

— Хорошо. А до тех пор будь осторожен. Я на тебя рассчитываю.

— Вы и впрямь можете на меня рассчитывать, маркиз.

Корк распрощался, спокойный за судьбу Мери, и ушел, оставив Балетти наедине с его безрадостными мыслями.

«Кто ты такая, Мери Рид? Что я такого тебе сделал, из-за чего ты готова на самое худшее, лишь бы причинить мне зло?»

От его дыхания окно запотело, на цветных стеклах появилось подобие туманной обезьяньей маски. Балетти вздохнул и усталой рукой протер стекло.

* * *

Больдони не удивился приходу Балетти. Они сделались неразлучны с тех пор, как Эмма де Мортфонтен попросила его держаться поближе к маркизу, пообещав взамен множество наград за эту услугу.

— Дорогой мой, — такими словами встретил он маркиза, обнимая и целуя его. — Простите меня за то, что я совсем вас забросил с некоторых пор. Но мой любовный недуг лишь усугубляется, а вы знаете, что это такое. Чем больше его лечишь, тем меньше показываешься на людях.

— Не надо оправдываться, Джузеппе, — успокоил его Балетти, усаживаясь на указанное ему хозяином дома место. — У вас по-прежнему водится тот превосходный портвейн, что присылает вам ваш брат?

— Разумеется! Он ведь знает, что, если у меня недостанет этого вина, гнев мой будет ужасен! — Пока Балетти устраивался поудобнее, Больдони поспешил наполнить два бокала янтарно светящимся напитком.

Взяв бокал, Балетти пригубил портвейн и оценил:

— Ничего не скажешь, вино несравненное.

— Счастлив вам угодить, — отозвался Больдони, устраиваясь напротив гостя в той самой маленькой гостиной, где несколькими часами раньше предавался любовным играм с Мери.

— Счастье ваше несколько померкнет, когда вы прочтете вот это, — сказал Балетти, протягивая ему листок бумаги.

— Что это? — удивился Больдони, выхватив у гостя листок. Пробежав глазами письмо, он тотчас побледнел. Взгляд и голос его мгновенно сделались ледяными: — Как я должен это понимать?

— Да будет вам, дорогой мой, — усмехнулся Балетти, пристраивая руки на подлокотники кресла. — Вы уже пять лет занимаетесь этими темными делами, а в последние несколько месяцев делаете это особенно неприятным образом, прикрываясь нашей дружбой ради собственной выгоды. Вы думаете, от меня это могло ускользнуть? Я уж не говорю о тех письмах, которые вы посылаете Эмме де Мортфонтен, регулярно извещая ее о моих делах. Не пытайтесь отрицать, я их перехватываю.

— Хорошо, — сдался Больдони. — Так зачем же вам понадобилось именно сегодня вот этим письмом доносить на меня дожу?

— Зачем?.. — переспросил Балетти, встав с кресла и направляясь к окну.

На Венецию опускалась ночь, окутывая город тишиной. Даже пение птиц в этом мягком вечернем воздухе сделалось приглушенным. Балетти со вздохом повернулся к хозяину дома:

— Затем, чтобы вы не смогли отказаться от предложения, которое я намерен вам сделать.

— Так, стало быть, маркиз, речь идет о шантаже?

— Мне не нравится это слово, но оно и в самом деле подходит.

— У вас есть все. Что у меня может быть такого, что нравилось бы вам так сильно, чтобы вы до этого снизошли? Вы, человек, постоянно раздающий бедным то, чем владеете. Вы, столь милосердный ко всем. Вы, кого я представлял себе человеком без слабостей, безупречным и неуязвимым.

Балетти не удивился тому, что Больдони открыл малую часть его тайны. Он уже знал об этом из писем, которые тот посылал Эмме.

— У каждого из нас есть слабости, Джузеппе. У каждого. Но вы правы. Вы похитили у меня то, чего я желал. Я думал, вам это прискучит. Ничуть не бывало, и вы только что сами мне это подтвердили.

— Мария! — мгновенно понял Больдони. И вцепился обеими руками в подлокотники. — Почему именно она, маркиз? В Венеции нет ни одной женщины, которая не мечтала бы оказаться в ваших объятиях. Вы хотите таким способом наказать меня за предательство?

Балетти вздохнул. Ему не нравилось то, что он делал в эту минуту. Больдони был игроком, но он не был опасен.

— Я не сержусь на вас, Джузеппе. Конечно, у меня для этого есть все основания, но это не свойственно моей природе. Что же касается того, чтобы вредить вам ради собственного удовольствия — вы ведь сами сказали: если бы у меня была к этому склонность, я давно бы уже это сделал. Истина куда более неприятна. Я, как и вы, влюблен.

— Влюблены в Марию? — усмехнулся Больдони. — Я был прав, когда не хотел, чтобы вы встречались. Мой инстинкт меня не подвел.

— Поверьте, я сам весьма этим огорчен. Но это чувство очень давно меня не посещало, и я не могу решиться упустить его.

— Вы что же, думаете, она — рабыня, которую можно вот так просто уступить? Она не пойдет на подобную бесчестную сделку. Она меня любит.

— Я сумею ее от этого исцелить.

Больдони встал и потянулся за бутылкой портвейна, чтобы налить себе еще бокал. Когда он взял бутылку, рука его дрожала от ярости и обиды. Налив себе, он залпом проглотил вино и спросил:

— А что, если я откажусь?

— Тогда это письмо будет послано, и Республике станет известно, что за темные дела обделываете вы с вашим другом-послом. Сомневаюсь, чтобы все это понравилось Большому Совету. Вас арестуют, разжалуют и посадят в тюрьму после публичного суда, который как для вас, так и для Марии окажется непереносимым. А я сумею ее утешить.

— Таким образом, получается, вы не оставляете мне выбора? — хрипло проговорил Больдони.

— Вы оправитесь от этого. Вам всегда это удавалось. Мне — нет. Взамен я согласен забыть то, что мне известно. Поверьте, закрыть глаза на ваше предательство мне так же нелегко, как вам — потерять Марию.

— Идите к черту, Балетти! Но окажите мне милость, пусть она не узнает о том, к чему вы меня принудили.

— Все будет сделано так, как вам будет угодно. Даю вам неделю на то, чтобы подстроить игру, в результате которой она от вас отдалится. Завтра я сообщу вам условия.

И Балетти ушел, не желая усугублять страдания Больдони. Он знал, что тому действительно больно.

— До свидания, — только и сказал он, выходя из комнаты. И отправился домой.

Больдони ничего не ответил. Едва за гостем закрылась дверь, он снова схватил бутылку портвейна и на этот раз опустошил ее.

* * *

— Наконец-то, Мария! Наконец-то мы с вами… — тихо проговорил маркиз де Балетти.

У него был совершенно особенный тембр голоса, она узнала бы из тысячи этот удивительно низкий тягучий бас.

— Я так давно на это надеялась, маркиз, — ответила она в восторге оттого, что Больдони наконец-то исполнил ее прихоть.

— Вам не следовало этого делать, Мери Рид, — прошептал Балетти ей в самое ухо.

Она замерла, мгновенно оледенев.

Ради того чтобы доставить любовнику удовольствие, она позволила закрыть себе лицо маской и привязать себя. Обнаженной. Стоя. Руки, поднятые над головой, были подтянуты шелковыми шнурками к крюку, вбитому в потолок маленького будуара в доме Больдони. С тех пор как она потребовала приобщить ее к чувственным играм Венеции, тот приучал ее их любить.

Ее настоящее имя, прозвучавшее из уст Балетти, служило доказательством того, что на этот раз она ошиблась. Струйка холодного пота поползла у нее вдоль позвоночника. Это возбуждало так же, как страх. Инстинктивно она вызвала в памяти чувство, которое некогда испытывала перед началом абордажа. Губы маркиза задержались в изгибе ее поясницы, медленно поднялись к затылку, чтобы распробовать соль ее тела. Потом снова приникли к ее уху.

— Вы меня боитесь, Мария, я это чувствую. Вам представляется, будто я жесток. Почему?

— Возможно, у меня есть на то причины, — с трудом выговорила она, от волнения почти лишившись голоса.

— И вы мне их назовете? — спросил он, прижимаясь нагим телом к ее ягодицам.

Она задрожала с головы до ног. Несмотря на мучительную тревогу и на уверенность в том, что этот человек — ее враг, она не могла скрыть желания, которое он в ней пробуждал. Странная притягательность. Возможно, губительная для нее. Бессознательная. Глубоко волнующая.