— Хочу сделать вам одно предложение, дорогой мой. Но от вас потребуется еще большая скромность, чем обычно, еще более строгое соблюдение тайны.

— Слушаю вас.

— Как вы сами отметили, эта война, если непосредственно нас и не касается, все же препятствует нашим делам. Однако мы могли бы извлечь из нее выгоду. При условии, что вы позабудете, кому служите, — помолчав, прибавил Больдони.

— Разве станет король меня судить, если сам он блюдет прежде всего собственные интересы?

— Стало быть, мы друг друга понимаем, — обрадовался Больдони. — У имперцев трудности с доставкой оружия и провианта из-за нейтралитета Светлейшей республики. Мы могли бы поставлять им желаемое. Что вы об этом думаете?

— Думаю, мой дорогой друг, что это превосходнейшая мысль! — воодушевился посол. — Разумеется, мы должны действовать с величайшей осторожностью. Если все выплывет наружу, Венецию могут обвинить в нарушении договора, и тогда Большой Совет станет искать виновных.

— Вот потому-то нам потребуется другой корабль, не тот, который мы зафрахтовали. Например, можно нанять какого-нибудь пирата, которого нетрудно подкупить.

— По-моему, у меня есть на примете подходящий человек! — воскликнул Эннекен де Шармон. — Клемент Корк, который всегда так хорошо присматривает за нашими караванами, мог бы без труда с этим справиться. Он хитер и неуловим; если предположить худшее, им очень легко будет пожертвовать. Так что можете спокойно возвращаться к своей возлюбленной, Джузеппе. Я сам всем займусь.

Больдони встал, поблагодарил де Шармона за гостеприимство и без малейшего сожаления с ним расстался. Если дело обернется плохо, он устроит так, чтобы замешанным в него оказался один только французский посол. В самом веселом и игривом расположении духа Джузеппе шагнул в гондолу и поспешил вернуться домой, где, как и каждый день в один и тот же час, Мария Контини ждала его, чтобы ублажить.

* * *

Клемент Корк получил письмо от Балетти, когда крейсировал вблизи Мальты. Вот уже целую неделю он ожидал распоряжений, связанных с миссией, доверенной ему послом.

«Служите интересам господина Эннекена де Шармона, — писал Балетти в ответ на сведения, полученные им от Клемента Корка. — Если этого не сделаете вы, этим займется кто-то другой и мы будем куда хуже обо всем осведомлены. Собирайте доказательства, ни во что не впутываясь. И позаботьтесь о том, чтобы пираты, которых вы завербуете для снабжения империи, были из числа тех разбойников, что готовы убить отца и мать, и скорее ради удовольствия, чем по необходимости. В этом случае я не буду испытывать ни малейшего раскаяния, когда хозяева увлекут их за собой в своем падении. Ведь Эннекен де Шармон, а вместе с ним и господин Больдони, несомненно, будут рано или поздно наказаны за то, что осмелились таким образом глумиться над властью Венеции и заключенным ею договором.

Будьте осторожны, друг мой. Мне не хотелось бы, чтоб вы поплатились головой».

Корк был доволен. Балетти придерживался того же мнения, что и он сам. Посол и Больдони зашли, на его взгляд, слишком далеко. И потому он взялся им служить — ради того, чтобы вернее погубить их; впрочем, отчасти и для того, чтобы рассеяться. Потому что, хоть и выходил он в море на своем фрегате, хоть и испытывал подлинное наслаждение от качки и водяной пыли, оседающей на лице, Клемент Корк чувствовал себя глубоко уязвленным. Уязвленным тем, что Мери Рид под чужим именем беззастенчиво отдавалась другому, тогда как ему не захотела даже просто признаться в том, что она — женщина. Гордость капитана страдала от этого. Он, о котором мечтали десятки женщин — как простые служанки, так и знатные дамы, не имел счастья понравиться именно этой, а вот она-то как раз его интересовала, поскольку отличалась от прочих. Он не рассказывал о ней Балетти. Мери вполне могла бы соблазнить и маркиза, если бы выбрала его своей мишенью. Однако время она проводила с Больдони.

Корк не знал, радоваться этому или огорчаться. Больдони был сама лживость и неискренность, Клемент не сомневался, что он сблизился с Балетти только ради того, чтобы удобнее было за ним следить. Маркиз согласился с ним.

— Я знаю, что он снабжает сведениями обо мне Эмму де Мортфонтен. Ну и прекрасно! Не беспокойся, дорогой Клемент! Он видит только то, что я позволяю ему увидеть, и передает этой даме только то, что я сам готов ей поведать о себе. И еще: кто, по-твоему, лучше следит за противником? Тот, кто опускается до того, чтобы прислуживать ему, или тот, кто видит положение в целом и владеет им?

Корку помнилось также, что Мери говорила о мести. Если она за что-то затаила злобу на Больдони, в этом не было ничего удивительного. Если она хотела за что-то его наказать — тем лучше, это будет в интересах Балетти. Даже если она, на его взгляд, странным образом взялась за дело.

— Курс на Пантеллерию, — приказал он старшему матросу. — Нам надо вербовать пиратов.

Фрегат на всех парусах понесся вперед, гордо разрезая пенные волны, и не менее гордая улыбка прорезалась на довольной физиономии Корка.

* * *

Мери проводила куда больше времени в алькове, чем в монастырской приемной. Некоторые посетители, слегка раздосадованные тем, что не им отдано предпочтение, стали относиться к ней с подчеркнутой холодностью, другие продолжали присылать записочки и приглашали вместе с любовником на оргии, которые устраивали в закрытом для посторонних казино. Мери не говорила об этом Больдони, предоставляя ему возможность подчинять ее своим прихотям.

Он был наделен довольно богатой фантазией и неустанно выдумывал все новые игры и развлечения, чтобы испытать подругу. В Венеции стремление к наслаждениям было сродни таким возвышенным искусствам, как живопись, скульптура, поэзия, театр или музыка. Каждый любовник втайне мечтал сравняться с Тинторетто. Мери упивалась всем этим, открывая для себя утонченный разврат, щекотавший ее чувства.

Больдони уверял ее, что она пылкая возлюбленная. Пылкая — несомненно. Возлюбленная… может быть, но точно не влюбленная.

— Мне хорошо с вами, Мария. Вы подчиняетесь моим требованиям с трогающей меня самоотверженностью, — признался как-то вечером Больдони, неспешно поглаживая ее шелковистую кожу. — Вы с каждым днем становитесь для меня все более желанной.

Мери не ответила. Хотя она вот уже три месяца как была любовницей Больдони, тот никому ее не показывал. Он принимал ее тайно, любил страстно, но ни с кем не знакомил, держал в стороне от светской жизни даже тогда, когда Венецию охватило карнавальное веселье. Вместо того чтобы приблизить ее к Балетти, на что она рассчитывала, эта связь удерживала ее вдали от всего и всех.

— Что же вы молчите, моя нежная?

Мери вздохнула, будто бы слегка обиженная.

— Вы должны были всему меня обучить, сударь. Я стала вашей сообщницей, жаждущей знаний. При этом я слышу со всех сторон упоминания о других играх, более… — жеманно протянула она, — как бы это сказать?..

— Смелых?

Мери кивнула. Больдони притянул ее к себе:

— У меня и правда был соблазн вас в это вовлечь.

— Так почему же вы этого не сделали? Я ведь вам говорила, что мне нравится маркиз де Балетти, — напомнила она. — А мы никогда не видимся.

Больдони только вздохнул, явно раздосадованный:

— Балетти редко принимает участие в таких оргиях. Мне неприятно думать о том, что вас к нему влечет.

Мери надула губки:

— Но ведь вас-то часто видят с другими дамами. И разве я на это обижаюсь? Никогда.

— Я желаю этих дам, но не люблю.

— Как я должна это понимать?

Больдони долгим взглядом посмотрел ей в глаза:

— Как то, что я не хочу потерять вас, Мария.

— Тогда сделайте так, чтобы у меня были причины вас любить. Если вы не хотите вовлекать меня в ваши чувственные бесчинства, расскажите мне о тех, кому это нравится. Опишите мне Венецию такой, какой видите ее вы. Дайте мне ощутить вкус того, что вы мне запрещаете.