«Зря ты это сделала», – обречённо промолвила Мирана, а затем кто-то ахнул за спиной. Беатия развернулась, внутренне похолодев, и увидела Ретане. Золотая фея вылетела из Школы в явной спешке, но палочку прихватить не забыла – и теперь вскинула её на уровень груди. Сейчас усыпит или сознания лишит! Злоба вспыхнула, ослепила, заслонив собой всё остальное, и Беатия швырнула в противницу лучом:

– Пер-кусса!

Ретане выронила палочку и упала навзничь, раскинув руки. Медленно, не веря себе, Беатия подлетела к ней и увидела, как жёлтое платье потемнело на груди. Золотистые глаза Ретане смотрели в небо, волосы чернотой расплескались вокруг головы, изо рта змеилась струйка крови.

Осознание было как удар тупым предметом по голове. Беатия спустила котёнка на землю, кинулась к Ретане и стала трясти её, тихонько приговаривая, чтобы не разбудить голубей:

– Ну, приди же в себя! Скажи что-нибудь!

Напрасно – Ретане молчала. Кровь у неё остановилась, руки начали холодеть. Беатия приложила ухо к груди золотой феи – сердце не билось.

Котёнок жалобно мяукал, а за спиной Беатии мерцал разорванный купол. Всё кончено. Она поддалась искушению и стала преступницей, тварью, как дети и слуги Мааль.

Беатия не заметила, как села на холодную землю и обхватила голову руками. Слёзы капали у неё из глаз, сердце готово было разорваться от раскаяния и стыда. То, что она натворила – настоящая измена, и после смерти Беатию ждут мучения, если только Кэаль не смилостивится и не сделает её Светлой Душой в храме.

Если к тому времени храмы ещё будут стоять на земле, и мир не поглотит тьма.

«Ты уже убила её, хватит сокрушаться, – трезво прозвучал в ушах голос Мираны. – Теперь избавься от трупа и снаружи заделай дыру, чтобы Карисена не поняла, что случилось».

Верно. Узнай она правду, немедленно пошлёт голубя в Школу Алой Звезды, и не видать Беатии исцеления, как своих ушей.

Она собралась с духом, вытерла слёзы и успокоила Илли. Сожгла тело Ретане, собрала пепел в подол своего платья и крепко завязала узел. Вылетев за пределы купола с котёнком на плече, Беатия залатала дыру так старательно, как только могла, а потом набрала высоту и, пролетая над каким-то лесом, развеяла прах Ретане по ветру. Вот и всё, следы преступления заметены.

А теперь – на Рубиастрию!

Герийонские горы – снежные, ослепительные в своём великолепии – раскинулись перед летящими феями. Напрягая уставшие крылья, Лэннери приметил внизу ирголевый лес: нарядный, бело-зелёный, и хвоя издалека казалась ярким ковром, манила прилечь и отдохнуть. Может, людям она и стала бы удобной постелью, но Лэннери и его спутники предпочли искать мох. Благодарение Кэаль, мха в лесу тоже хватало, а на поляне, по краю широкого пня, раскинулась поросль мягких белых грибов. Когда Ксилина, прижав к себе свиток с заклинанием поиска, плюхнулась на них, грибы жалобно чавкнули. А тем временем Лэннери и Дергилай поддевали палочками зелёный мох на стволе ирголя.

– Только один сайкум и кувшинчик с росой остались, – огорчённо произнесла Ксилина, заглянув в котомки, брошенные на пень. – И пара пустых кувшинчиков.

– Всё, что осталось, разделим на троих, – бросил Лэннери, соскребая лучом ещё немного мха.

В лесу царил сумрак, и даже лучи Алой Звезды не могли пробиться через плотно сомкнутые кроны деревьев, прикрытые снегом. Скользнув взглядом по стволу ирголя вверх, Лэннери заметил, что верхние ветки напоминают сложенные вместе руки с острыми локтями. Следа чёрной магии в этом лесу не было, но уютным его не назовёшь: чем больше присматривался Лэннери, тем больше ему чудилось нечто человеческое в очертаниях ирголей. Да что там, и мох шевелился в руках, как живой. Или это разыгралось воображение перед встречей с черномагом?

– Думаю, мха достаточно, – Лэннери бросил на пень последнюю охапку и сел. – Давайте теперь делить сайкум и росу!

Когда всё было честно поделено, съедено и выпито, а мягкий сумрак ирголевого леса превратился в ночную тьму, феи стали укладываться спать. Видя, как зевает Ксилина, Лэннери решительно проговорил:

– Сторожить этой ночью буду я.

– Почему не я? – Дергилай ожесточённо чесал то одну, то другую руку. Давно бы уже содрал кожу, но та, скорее всего, окаменела; Лэннери с горечью замечал, что алый фей устаёт подолгу держать палочку, ест через силу, и даже крылья его утратили прежнее сияние. Как бы и на них не перекинулась каменная хворь! Тогда Дергилай не сможет летать.

Удивительно, что ногти его так и остались нетронутыми. Возможно, феи болеют как-то иначе, нежели простые смертные.

– Потому что… так надо, – Лэннери помолчал. – Отдыхайте – оба. Я и спать-то не хочу.

Он сел поудобнее на краю пня, выставив перед собой палочку, и слушал, как ворочается Ксилина, с шуршанием отодвигая в сторону свиток пергамента, и кряхтит, словно древний старец, Дергилай. В просвете между ветвями ирголей был кусочек чернильного неба, и Лэннери устремил к нему взгляд, не забывая прислушиваться и принюхиваться – вдруг повеет вражеской магией.

– Дерево нейге… где же оно может быть? – вполголоса спросил Лэннери самого себя. К Айе не обращался – та давно с ним не беседовала, сердилась. И вряд ли могла знать ответ на этот вопрос.

Что-то ускользало от Лэннери, мешая ему прийти к выводу, где могла бы жить Хранительница. Некое убеждение, что там ей точно не место. Какая, однако, самонадеянность – думать, что он может решать, где место или не место самой могущественной фее на свете! Лэннери хмыкнул и тут же замолчал: соратники заснули, а он не хотел их будить. Дыхание Ксилины было спокойным, ровным, а вот Дергилай спал тревожно. Удивительно, что вовсе сумел заснуть – с зудящими-то руками.

Лэннери продолжал размышлять. Если о тайном убежище Хранительницы никому не известно, то как Наставницы провожали её туда? Здесь что-то не так. К сожалению, и от Лейзаны юный фей ничего не добился – та развела призрачными руками и заявила, что в её времена обиталище Хранительницы было окутано серым туманом точно так же, как и сейчас. И спрашивать о нём запрещалось под страхом наказания.

– Туман, – повторил Лэннери. Что, если это не красивая метафора, а именно в густом тумане и прячется Хранительница? Додумать эту мысль Лэннери не успел. Его отвлёк странный звук внизу, у пня, а затем хвоя брызнула во все стороны, земля разошлась трещинами, и оторопевший Лэннери, чувствуя, как по лесу поплыла знакомая вонь, увидел длинные извивающиеся корни. Они щупальцами рванулись к юному фею, и не успей он выстрелить и обрубить их, оказался бы в плену.

Отсечённые корни упали, но тут же выросли другие. Лэннери снова и снова резал их лучами; он услышал, как за спиной у него зашевелились Дергилай и Ксилина, и крикнул им:

– Хватайте палочки!

Вспышка луча. Шевелящиеся на треснутой земле древесные щупальца. Новые, взметнувшиеся вверх…

– Рубите их! – велел Лэннери, отбивая атаку. – А я, – он взлетел, – отыщу дерево, которое забралось корнями так далеко!

Разозлённый, он хотел покончить с этой дрянью и отдохнуть, а не искать новый лес или речную долину. Ксилина и Дергилай не стали отвечать – они были заняты, в лесу то и дело звёздами загорались и гасли алые лучи. Не оборачиваясь, Лэннери полетел искать дерево, ставшее причиной боя.

Искать пришлось недолго. Поднявшись ввысь, юный фей увидел на самом краю леса старый, накренившийся ирголь, в отличие от других, не покрытый толстым одеялом снега. Его многочисленные, похожие на взбухшие пальцы корни уходили под землю и беспрестанно вздрагивали.

– Им-при, – медленно приближаясь к ирголю, произнёс Лэннери. Магия дымкой прочертила по воздуху след, и вёл он прямо к старому дереву. На расстоянии двадцати-тридцати крыльев Лэннери прицелился в отродье Мааль, но тут ирголь заскрипел, как живой:

– Стой.

Лэннери недоуменно приподнял брови: он привык к говорящим деревьям, но то были волшебные аргена, золотолист и коэцин, а не подобная мерзость.