Она уже мокрая. Мы оба стонем, когда я погружаюсь глубоко в нее.

Я трахаю ее так же медленно, как и время, которое прошло, пока я ждал ее эти семь лет.

Я трахаю ее, глядя на нее, давая понять, что она для меня. Мне не нужно быть тридцатилетним, чтобы знать это. Я знал это с того момента, как женщина, которая родила меня, бросила меня, а Ким обнимала меня, пообещав никогда не покидать.

Я знал это, когда она держала меня за руку и плакала вместе со мной, даже когда я сказал ей, что мне не нравится видеть ее слезы.

Тогда я не понимал, что такое левитация в моей груди, но сейчас понимаю.

То, что я чувствую к Ким, связано не только со связью наших тел или нашей историей, но и с нашей болью. Дело в том, что ее присутствие притупляет пустоту, как никогда не притупит алкоголь.

Оргазм, который обрушивается на нее, потрясает нас обоих до глубины души. Она обнимает меня и прячет лицо у меня на шее, шепча:

— Я люблю тебя, Ксан. Я так долго была влюблена в тебя, что не знаю, когда это началось и закончится ли когда-нибудь.

И вот так я просто становлюсь потерянным.

Глава 38

Ксандер

После того, как она обвилась вокруг меня, поцеловала и что-то прошептала мне на ухо, Ким, наконец, проигрывает долгую биологическую битву со сном и засыпает.

Моя грудь все еще болит при воспоминании о словах, которые она сказала. Например, как сильно она любит меня, как сильно любовь ко мне спасла ее.

В тот момент я не мог говорить. Я все еще не могу, потому что у меня нет права говорить эти слова, когда я ухожу.

Я стою у кровати, полностью одетый, и убираю выбившиеся зеленые волосы с ее щеки. Она тихо стонет, прильнув к моему прикосновению.

Все во мне кричит остаться.

Обнять ее.

Поцеловать ее.

Никогда больше не оставлять ее одну.

Но отец прав, я ее не заслуживаю. Ещё нет.

Бросив на нее последний взгляд, я выхожу из комнаты. Перед отъездом мне нужно сходить в одно место и купить ей подарок, но сначала я достаю свой телефон и печатаю.

Ксандер: Помнишь тот день, когда ты назвала меня своим рыцарем? Мы были в парке, и ты была одета в то зеленое платье принцессы с лентами, кружевами и прочим дерьмом. Твои волосы не были причесаны, а на тебе была эта зеленая корона, которую ты заставила Кэлвина купить на Хэллоуин. Потом ты сказала: «Привет, Ксан. Каждой принцессе нужен рыцарь, и для тебя это большая честь, потому что я делаю тебя своим рыцарем.» Момент, когда я опустился перед тобой на колени, пока ты благословляла меня бамбуковым мечом, подражая королеве, был моим самым счастливым детским воспоминанием. Это был первый раз, когда ты нарядилась и улыбнулась после смерти своей бабушки, и я был чертовски горд тем, что принес радость в твою жизнь. Вот почему я обнял тебя сразу после этого и чуть не сжал до смерти. Когда ты посмотрела на меня своими огромными глазами, я был не только рыцарем, я был чертовым Богом. Я все еще чувствую это, когда ты смотришь на меня, и именно поэтому я должен был ненавидеть тебя после того, как подслушал разговор папы и Джанин.

Я знал. Я просто знал, даже в одиннадцать лет, что не хочу быть твоим братом. Я чертовски ненавидел это, и хотелось кричать об этом вслух. Мне хотелось схватить папу и спросить его, почему, но я держал все это внутри. В течение многих лет я смотрел на тебя и знал, что не могу прикоснуться к тебе. В течение многих лет я жаждал поговорить с тобой, сказать, как мне больно без тебя, и что я скучал по тебе. Я скучал по тому, чтобы быть твоим рыцарем, твоими доспехами против всего мира, но больше всего я скучал по тому, чтобы быть твоим самым близким другом. Чем больше мне этого хотелось, тем сильнее я ненавидел себя и направлял эту ненависть на тебя. Я причинил тебе боль, потому что это причинило боль мне. Я ненавидел тебя, потому что обратное было чертовски невозможно. Я стал Войной, потому что войны это массовое уничтожение для всех, включая меня.

Я больше не мог быть твоим рыцарем, и это медленно убивало меня. Осознание того, что я являюсь одной из причин, по которой ты решила покончить со своей жизнью, было последним осколком в моей броне, прежде чем она была разрушена на кусочки. Но потом броня снова начала строиться из-за кого-то. Из-за тебя. С той ночи, когда ты ворвалась в мою комнату, обняла и сказала, что у нас нет общей ДНК, я медленно избавлялся от Войны и восстанавливал свою броню.

Ты оказалась права. Для меня было честью стать твоим рыцарем. Теперь я вновь должен стать достоин этого звания и тебя.

Я исцелюсь, как, я уверен, и ты. Я не исправлю тебя, а ты не исправишь меня. Мы просто обнимем друг друга, как делали раньше. Если Саманта поднимет какое-нибудь дерьмо, я поцелую тебя на глазах у всего мира и закричу, что ты моя, будь проклято их суждение. Вселенная не имеет значения, Грин, ты имеешь значение.

Тогда. Сейчас. Всегда.

Глава 39

Кимберли

Одиночество болезненная вещь. Все начинается с этого небольшого чувства пустоты и превращается во что-то совершенно неизбежное.

Вот каково это с тех пор, как Ксан уехал несколько недель назад.

Одиноко. Пусто. Даже несчастно.

Это правда, что мы были практически разлучены в течение семи лет, но даже тогда я видела его каждый день. В его саду, с Киром, в школе. Он всегда был константой в моей жизни.

Теперь, когда он уехал, я чувствую, что мой запас воздуха медленно уменьшается и однажды сойдет на нет.

В то утро я так долго плакала после прочтения сообщения Ксана, что папа подумал, что со мной что-то не так.

Но Ксандер на этом не остановился. Нет. Он оставил мне подарок в зеленой коробке перед комнатой. Когда я открыла ее, оттуда вылез маленький серый котенок и забрался мне на руки.

Вместе с котенком была записка.

Я никогда не говорил тебе, как мне жаль, что Луна умерла. Слишком поздно, уже несколько лет, но пришло время двигаться дальше и начать новую жизнь.

P.S. Ты моя.

Ксандер.

Я упала на пол, обняла котенка и снова заплакала. Я плакала так сильно, что думала, что не перестану плакать или скучать по нему.

Я не перестала.

Я имею в виду, не перестала скучать по нему.

Учитывая характер его реабилитации, ему не разрешается вступать в какие-либо контакты с внешним миром, кроме еженедельного разговора с членом семьи, как в случае с Льюисом.

Я всегда прихожу к нему домой в этот день, задерживаясь снаружи, пока Ахмед не откроет дверь.

Пока Льюис разговаривает с ним по на громкой связи, я остаюсь на заднем плане, просто слушая тембр его голоса и откладывая это на потом, когда я останусь одна и все, о чем я думаю, это он.

Льюис предлагал мне поговорить с ним, но я качала головой, потому что если бы я это сделала, то просто заплакала бы. Я ни в коем случае не хочу плакать и мешать его реабилитации.

И я всегда на грани слез, когда первый вопрос Ксандера звучит так: «Как Ким?» Как будто он ждет еженедельных звонков, чтобы спросить обо мне, о моей терапии, о том, ем ли я, лучше ли учусь в школе.

Льюис отвечает на все его вопросы с улыбкой, в то время как я борюсь с необходимостью поехать туда, где бы он ни был, и, возможно, похитить его или что-то в этом роде.

Ему не нужно беспокоиться обо мне. Я выздоравливаю, медленно, но, верно.

Думаю, что мой настоящий процесс исцеления начался в тот момент, когда Джанин ушла из дома, и после того, как они с папой подписали документы о разводе. Никто из нас не посетил ее выставку. Даже Кир предпочел провести вечер с макаронами и сыром со мной и папой, чем праздновать мамин успех.