Это нахождение кусочков меня, о которых я никогда не подозревала.

Это принадлежность в ее самой истинной, самой грубой форме.

Его темп нарастает с такой силой, что у меня перехватывает дыхание.

— Ты. — толчок. — Моя.

Он со стоном высвобождается внутри меня. Я чувствую себя такой наполненной им, что это сводит меня с ума.

Я задыхаюсь. Мои волосы прилипают к затылку и вискам от пота. Пот покрывает все мое тело и блестит на его твердых мышцах.

Меня все еще сильно трясет, что не думаю, что когда-нибудь спущусь с такой высоты.

Так вот что значит быть основательно оттраханной.

Ксан не выходит из меня, но кладет мои ноги на матрас. Его горячие губы пробираются вверх по моему животу, груди и шее, прежде чем он убирает руку и завладевает моим ртом в грубом поцелуе.

А потом он снова начинает двигаться во мне, медленно и размеренно, почти так, словно наслаждается моим телом в самый первый раз.

Меня охватывает другой тип удовольствия, наполненный годами тоски, упущенных шансов и вредных привычек.

Мы с Ксандером начали с трагедии, но нашли в ней компанию. Мы боролись со своей болью объятиями, поцелуями и легкими прикосновениями.

Теперь мы боремся с этим по-другому. Теперь мы попробуем это на языке друг друга и видим это в оставленных шрамах, физических или эмоциональных.

И с болью приходит освобождение.

С болью приходит свобода.

Я никогда не чувствовала себя свободнее, чем когда он держит меня.

Он медленно, но, верно, забирает мою боль, и я тоже заберу его.

Он мог бы быть моим рыцарем, но теперь я буду его. Я верну его доспехи и меч.

Чтобы он мог остановить войну.

Его бедра дергаются от силы толчков. В тот момент, когда он щелкает мой клитор, мне конец.

Полноценный. Окончательный. Без возможности назад.

— Я буду скучать по этому, Грин, — рычит он. — Я буду скучать по тебе, когда уйду.

Глава 37

Ксандер

На лице Ким несколько выражений, которые я больше никогда не хочу видеть.

Первая та бледная, впалая, с перерезанными запястьями.

Вторая, как она плачет, потому что она делает это с такой болью, что это разрывает меня на части.

Третья, фальшивый взгляд и улыбки из прошлого, когда она заставляла себя казаться нормальной.

Теперь я нахожу другое.

Страх.

Когда она лежит в моих объятиях, мы смотрим друг на друга, она смотрит на меня расширенными глазами, а ее подбородок дрожит, хотя она явно пытается это контролировать.

Это не работает.

Она вот-вот сломается, и ничего не поделаешь.

Наблюдая за ней, я жалею, что не было возможности остановить это. Если это означает, что я должен вырвать свое сердце и положить его перед ней на тарелку, то так тому и быть, черт возьми.

— Ч-что это должно означать?

Я ничего не говорю. Я не знаю, что сказать.

Она сжимает мой бицепс своей крошечной ручкой. Я не могу не смотреть на эти шрамы — длинные, изуродованные и свидетельствующие о том времени, когда у нее не было другого выхода. Даже несмотря на то, что браслет скрывает некоторые из них, они все еще видны и злы на весь мир.

Мир, в котором я оставляю ее одну.

— Ксандер, ты сказал, что будешь скучать по мне. Куда ты уезжаешь? — она настаивает.

Я беру ее руку в свою и касаюсь губами ее шрамов, и, как каждый гребаный раз, она дрожит, будто я целую не ее кожу, а ее душу.

— Чтобы исцелиться, — говорю я против ее самой прекрасной части.

Доказательство того, что она выжила.

— Ч-чтобы исцелиться?

— Реабилитация. Мы с отцом договорились о тридцатидневной программе, но она может продлиться и до шестидесятидневной.

— Ох, — слово слетает с ее губ на одном дыхании.

Она рада этому, но, как и я, в выражении ее лица таится неминуемая гибель.

Факт нашей разлуки.

Я глажу ее зеленые пряди по спине. Еще одна прекрасная часть — ее причудливое старое «я» просвечивает насквозь. Это доказательство того, что маленькая девочка все еще там, сломленная, но способная собрать свои части воедино.

— Потом вся эта чертова буря с моей матерью. Если она продолжит свои угрозы, мы будем под пристальным вниманием за то, что мы брат и сестра, а я не хочу, чтобы ты была в центре этого.

Она кладет руку мне на рот, прерывая мое предложение.

— Мне все равно, что говорит мир. Ты никогда не был и никогда не будешь моим братом. У меня есть один брат, и это не ты.

Я целую ее пальцы, прежде чем убрать их.

— Спасибо, блядь, за это.

Она прикусывает уголок губы.

— Папа говорит, что нам, возможно, придется уехать из страны.

— Мой тоже упомянул об этом.

— Мне все равно, ты же знаешь.

— Нет? — она переплетает свои пальцы с моими.

— Меня удерживают не места, а люди. Это место мой дом, потому что вы все в нем. Если мы поедем вместе, то просто переедем домой.

Я рад, что она так думает, хотя и забывает о важных вещах — таких, как наши друзья и все, кого мы знаем. Но я держу это при себе и меняю тему.

— Если бы этой дерьмовой бури никогда не случилось, куда бы ты планировала поехать в следующем году?

— Имперский колледж, и я собиралась взять Кириана с собой. Ни за что на свете я не собиралась оставлять его с Джанин. Теперь, когда папа рядом, мои планы немного изменились.

— К чему?

— Я не знаю. Небо мой предел. — она гладит меня по тыльной стороне ладони. — Что насчет тебя? Ты все еще хочешь поступить в Гарвард?

— Откуда ты об этом знаешь?

Она краснеет.

— Я слышала, как ты однажды разговаривал с Льюисом.

Я ухмыляюсь.

— Сталкерша.

— Заткнись. Ну что? А ты?

— Нет.

— Почему нет?

— Я хотел поступить туда только потому, что это самое далекое место, куда я могу уехать, чтобы находиться подальше от тебя. Я выбрал этот университет, чтобы сбежать от тебя. Теперь этого не произойдет, даже если ты будешь умолять об этом.

Ее улыбка заразительна, и я не могу удержаться, чтобы не притянуть ее щеку к себе и не поцеловать.

— Тогда каков твой план сейчас? — спрашивает она.

— Ты.

— Я-я?

— Да, ты. Куда бы ты ни отправилась, я за тобой.

— Ну же. У тебя, должно быть, есть какая-то мечта. Тебе все еще нравится читать экономическую часть новостей?

— Да, нравится.

— Значит, ты следишь за бизнесом?

— Возможно, но только если это не будет держать меня подальше от тебя.

— Конечно, не будет. Кроме того, для успеха нужно чем-то жертвовать.

— Единственная жертва, которую я приношу, это реабилитация. Я имею в виду исцеление, а не жертвоприношение.

Выражение ее лица меняется, а темно-зеленые глаза наполняются горечью.

— Когда ты уезжаешь? — спрашивает она тихим голосом.

— Завтра.

— Так скоро? — ее слова обрываются в конце.

— Да, друзья Льюиса Найта работают быстро.

— Да.

— Мне жаль.

Я тоже не хочу уезжать так скоро, но я все равно должен это сделать, так что я мог бы с таким же успехом сорвать это как пластырь.

— Не надо. — она наклоняется и касается своими губами моих. — Я горжусь тобой.

— Я тоже горжусь тобой, Грин.

Слеза скатывается по ее щеке, и она быстро вытирает ее.

Я беру ее за подбородок.

— Эй, в чем дело?

— Просто я так долго ждала, чтобы услышать, как ты скажешь мне что-то подобное.

Я целую ее, вырывая слезу.

— С этого момента ты будешь слышать это все гребаное время. Ты моя, Грин, и я буду защищать тебя ценой своей жизни.

— Я тоже буду защищать тебя.

— Да? От кого?

— От самого себя. От всего мира. От любого, кто попытается причинить тебе вред.

— Так ты теперь мой рыцарь?

— Ага. Привыкай к этому.

— Дай мне подумать над этим.

Я притягиваю ее к себе и поднимаю ее ногу, чтобы я мог погрузиться в неё.