– Тут даже Маркизе не хватит, – со смехом потрепала мальчика по голове кухарка Матрёна.
– Вот и славно, внучок. А то за неделю всю рыбу из речки вытаскал, скоро совсем не останется. Матрёна после твоего улова нас расстегаями балует или ухой, а я их видеть уже не могу. И обижать вас не хочется, работаете всё-таки: ты ловишь, она готовит, а у меня скоро рыбий хвост вырастет. Постился, постился, Пасху насилу дождался, а вы мне рыбу одну даёте.
– Маркиза бы не отказалась, у неё рыбий хвост что-то не растёт, – сказал мальчик.
– Она и так в довольстве живёт – все её подкармливают, мышей уже с презрением мимо обходит. Ласки захочет – на колени прыгнет и разрешения не спросит. Настоящая аристократка, – Александр Петрович бранился для вида, кошку он чаще всех сам и подкармливал.
Саша сел рядом. Деда он очень любил за его спокойную рассудительность, мудрость, доброту, любил даже за строгость, которая по отношению к нему была не грубой. Родители мальчика давно жили в разъезде – отец в Москве, ведя торговые дела предприятия, мама проживала с Александром Петровичем – её свёкром. Иван Александрович – так звали папу – нравом отличался неуравновешенным, к тому же был большим ценителем кутежей и прекрасного пола. Наружности Иван Александрович был видной – под два метра ростом, с пышными усами и чёрной шевелюрой (поговаривали, что он подкрашивает её, пряча седину). Обладая завидными капиталами, являясь наследником успешного предприятия, папа был окружен сворой почитателей, льстиво называвших его «Петр Первый» за еле уловимое сходство с покойным императором, и благосклонностью дам, ослеплённых блеском богатств кавалера. Сам Иван Коновалов относил подобострастие друзей и женское нестойкое жеманство на неотразимость собственной натуры. Екатерина Ивановна, мама Александра, с амурными похождениями супруга мириться не хотела. При редких встречах, которые происходили во время визитов мужа на родину, в село Бонячки (там они поначалу жили с сыном) госпожа Коновалова непременно устраивала сцены ревности. Горделивый супруг не выдержал однажды, объявил, что узами брака более себя связанным не считает, назначил Екатерине Ивановне денежное содержание, а Сашу вскорости забрал с собой, чтобы обучение сын проходил в первоклассной гимназии Москвы. Так мальчик в довольно юном возрасте оказался оторван от матери и жил с отцом, частое отсутствие, вспышки гнева и перепады настроения которого детской психике пользы не приносили.
Только с дедом, в честь которого был когда-то назван, Александр чувствовал себя в покое. Образ жизни Ивана Александровича сказывался и на учёбе мальчика – первоначальную гимназию пришлось сменить на Катковский лицей из-за частых отлучек Саши, которого отец мог забрать с собой в какую-нибудь поездку, чтобы тот смотрел и к купеческому делу привыкал. Александр Петрович, прекрасно зная характер сына, однажды решил вернуть внука на родину, посчитав, что пусть лучше мальчик учится в обычной костромской гимназии, а не привилегированной московской, но будет подальше от отцовских выходок. Саша был этому только рад. По учебным дисциплинам он успевал хорошо, поведения был отличного и рос чуть замкнутым, задумчивым и самостоятельным юношей, привыкшим полагаться на собственное мнение, так как взрослого советчика и воспитателя рядом часто просто не было. Его роль и взял на себя Александр Петрович, полюбивший беседовать с внуком обо всём на свете.
Коновалову-старшему на днях исполнилось семьдесят семь лет. Всю жизнь он провёл, строя и расширяя текстильное производство, основанное его отцом, прадедом маленького Александра. Сейчас предприятие было крупнейшим в уезде и хорошо известным на просторах Империи. Две крупные фабрики – бумаготкацкая в селе Бонячки в тридцати верстах отсюда и отделочная здесь, в местечке Каменка – вырабатывали разные ткани, отмеченные многочисленными наградами на выставках. Александр Петрович до сих пор управлял делом единолично, принимая участие во всём.
– Куда ездил? – спросил его Саша.
– На станцию. Нам пряжа бумажная4 пришла, смотрел, как её в Бонячки отправляют. Дорога со станции опять разбита, ломовики5 ругаются и цены задирают. Говорят, что лошади калечатся. Скорее бы железнодорожную ветку до фабрик провести.
– Дорогу же шоссировали недавно, почему она опять плохая?
– Потому что общая! – Александр Петрович махнул рукой, эта тема задевала его. – Если общая, то пусть кто-то другой и делает! Сначала деньги на замощение никто жертвовать не хотел. Всяк думает, как бы, Боже упаси, больше соседа не заплатить. Лучше в распутицу кости себе переломают на ухабах, чем копейку выделят. Фабрик вокруг выстроили множество, но каждый на другого смотрит – пусть он деньги платит, а я и так езжу неплохо. Насилу убедил, что всем выгода будет – грузы сюда идут в изобилии, при хорошей дороге можно плату у извозчиков снизить. Сначала считали, кто сколько товару получает и отправляет, а значит сколько кому платить. Собрали деньги на устройство шоссе, правда до полной суммы не хватило, я добавлял. Но на ремонт и содержание дороги теперь уж никто тратиться не хочет. При этом пользоваться ей стали не в пример чаще. Дорогу разбили ещё хуже, чем была.
– Если так удобнее, отчего же противятся?
– Не знаю, что тебе сказать, Саша. Не могу понять. Отдать деньги на какое-то полезное, но общее дело для наших купцов сродни позору. Оранжерею какую-нибудь диковинную построить, чтобы всем соседям на зависть, это можно. Рысаков завести баснословной цены – тоже можно. На дорогу же пожертвовать, по которой каждый день катаешься – ещё чего! Поищите других дураков!
Александр Петрович закашлялся и раздраженно умолк, затем налил себе и внуку душистого чая. Встревоженная кошка недовольно приоткрыла глаза, но поняла, что сгонять её не будут и уснула снова. Затем старик продолжил:
– Как на что дурное, так сговорятся быстро, а на хорошее дело не дождёшься.
Скрипнула дверь, и на веранду вышла Сашина мама. Екатерина Ивановна села рядом с сыном и налила себе чаю.
– Не замёрзли, Александр Петрович? Не принести чего? – спросила она.
– Нет, спасибо за беспокойство.
– Про Кормилицына помните? Они с Никанором Алексеевичем приедут нынче. Поговорить о чём-то с вами хотят.
– Помню, помню. Понадобилось чего-то, эти за просто так не приедут. Никанор-то может и без дела пожаловал бы, а вот зять его Мишка вряд ли.
– Какое у них дело? – поинтересовался Саша.
– Так поди спросить: нет ли у нас машин каких старых на продажу. Он после пожара на Томненской фабрике6 их у всех вокруг скупает, как старьёвщик, – предположила Екатерина Ивановна.
– Там прядильные машины, у нас таких нет, – ответил дед.
– Зачем Разорёновы старые машины скупают? – спросил мальчик.
– Погорели они сильно четыре года назад, бумагопрядильная мануфактура на Томне сильно пострадала. Страховка, я слышал, не всё покрыла. Вот и скупают старые машины, реставрируют и запускают. Михаил Максимович из огня да в полымя мечется. Никанор, его тесть, старый уже, хоть и на семь лет моложе меня будет. Многое ему доверяет, слушает во всём. Михаил тоже потомственный купец, себя умнее прочих считает. Да только не всё по его замыслу выходит. Построили они с Никанором прядильную фабрику на Томне. Машины для неё выписали новейшие, английские. Такие здесь ещё не знакомы никому были. Машины прибыли в срок, установили их как положено. Одну закавыку не учли – работать на них не умеет никто. Михаил-то инженеров не жалует, считает, что простой мастер за всю жизнь с молотком в руках не хуже грамотного инженера всё узнал. Но всё же инженер и слесарь не одно и тоже, как оказалось. Так толком и не работали машины, ломались часто. У работников умения не хватило. А потом, видишь, пожар случился. Тогда он в другую крайность кинулся – начал старые машины скупать у других фабрикантов. Подлатает чуть-чуть и в работу. Вся фабрика из этого утиля собрана. Сплошь поломки, чинят-чинят, они поработают немного и опять стоят. Зато Михаил доволен – сколько денег на покупке сэкономил. Он всех, кто оборудование на новое меняет, вообще за дураков держит, мол чего старые машины выкидывать – служат же.
