Она стояла над ним, и у нее не получалось смириться с этим. Человек вроде умер, а розовый, будто только что из бани вышел и прилег на воздухе понежиться. Не хотела долго смотреть, а взгляд сам прилипал. Спиной то понимала – там ждет очередь, люди хотят попрощаться, Анжела Ивановна вон не устает, подвывает. Сначала она этого не поняла, думала, собака скулит, выпрашивает сухари. Нужно было целовать мужа, они все ждали от нее этого. Поцеловать и сразу спрятаться. Хотелось раствориться, слиться с деревом, стать его стволом, шуршанием листьев.

Смотрела как на давно чужого человека. Вот и развелись, жизнь сама нашла способ, а кто она такая, чтобы с ней спорить? Получилось даже лучше, чем хотела, теперь квартира вся полностью останется ей. Прижалась губами совсем рядом с носом. Пусть люди думают, что целует мужа в губы. Отошла и оторопела.

Подплыл Ромкин начальник, двухэтажный увалень, если бы не знала, что он из интеллигенции, точно решила бы что бандит. Широкое лицо, строго по бокам оттопыриваются слишком маленькие уши, в правой мочке серьга, черный галстук стягивает ворот серой рубашки. Заговорил с ней о пенсии за мужа, обещал помогать, но не уточнил чем, что-то еще плел. Голос у него оказался неожиданно мягкий как у женщины. Ему нравилось тянуть гласные, он забавлялся с ними, почти мяукал, но она больше не слышала о чем, у нее случился шок.

Накрыло внезапно. На голову колпак упал, в ушах загудело, словно совсем рядом вентилятор или старый холодильник. Опустилось ниже – стало не выдохнуть, поползло к ногам – дернулось правое колено, там старая травма, еще с института. В тот день это случилось с ней впервые. Она видела всех отчетливо, хорошо слышала, а понять ничего не могла. Люди говорят с ней, говорят с другими, на пять часов всхлипы и женский рев, это опять свекровь. В метре от гроба старик с палкой. Покашлял, утер невидимую слезу, посмотрел вдаль и так остановился, превратился в статую. Вроде Ромкин дед, но она была не уверена, видела его всего раз и то в телефоне на общем снимке со дня рождения отца. Картинка реальности смылась, Катя от нее отъехала, еще не понятно куда, в другую параллель. Рассматривает их лица, как шлепают рты, крутятся белки глаз, волосы сопротивляются ветру, солнце играет с морщинами. И не лица даже – карикатуры, а человека за ними нет. Вот так её оглушил страх, он пришел, чтобы познакомиться. Тогда она этого не знала, это сейчас она такая умная.

Страх рассказал о себе, приголубил. Ей даже понравилось его общество, не нужно ни о чем думать, слушать соболезнования этих людей, не надо решать. Он укрыл её, спрятал от них. Они брали её под руки, вели, усаживали в такси. Долго везли. Только в самом конце поняла, что в кафе. Принято же собраться помянуть покойника, деньги ведь сама переводила.

Стол был длинный, составлен из трех, белая скатерть без узора, салаты в круглых мисках, в каждой столовая ложка. Хлеб. Водка. Кагор. Горячего не было, так принято? Она не знала, и спрашивать не у кого не стала, страх шепнул «это не важно». Она легко согласилась с ним, сегодня он всюду был прав.

Они говорили длинные речи о муже, а она отмалчивалась, но смиренно пила за упокой, закусывала. Их слова пытались проникнуть в неё, забраться под кожу и дальше вглубь. Они искали сердце, но страх прятал его, прикрывал собой. Благодаря нему, она почти ничего не чувствовала и скоро успокоилась. Водка согревала, помогала дышать. Вот только слова Анжелы Ивановны… не молчалось ей.

«Ромка мой дачу любил. Приедет и сразу к печке бежит – топить. Натопит жарко и сядет с книжкой. У него целая библиотека на даче, классика на отдельной полке, фантастика на своей. Если читает, отвлекать нельзя. Он никогда не злился, нет, но разговаривать с ним, когда читает, без пользы. Уходил он в свои страницы с головой. Однажды воротилась я с работы, Ромке тогда шестнадцать годков было, рассказываю ему, что снегопад обещают, что засыплет, наверное, нас. А он кивает, ну я думаю, услышал, а когда на следующий день с самого утра кричит мне. «Мать, ты видела, как навалило? Хоть бы раз по телевизору передали, сволочи!».

Свекровь улыбается, в очередной раз сушит щеки платком. Ни на кого не смотрит, взгляд утоплен в стакане, водка ее приманила, в ней успокоение для всех здесь. Молодых хранить непросто. Она набирается еще мужества и продолжает речь, все молчат. Говорит, что часто вспоминает сына, так он оживает и как будто тут сидит, рядом с ней, улыбается матери. Обман разума. Так ей легче справляться с горем, понимают все за столом.

Анжела Ивановна заканчивает словами «Я все. Теперь давайте все вместе выпьем, чтобы земля ему была пухом». Улыбается совсем широко, почти неестественно и проглатывает спиртное. Все пьют ей вслед, кивают и закусывают. Лица у всех соболезнующие, Кате смотреть противно.

Рассказала Анжела Ивановна все, как было, ни одного слова не придумала. Но слова эти сочились из нее неразбавленной кислотой, разъедали Катю, бурили защиту, подгребали к сердцу, и она очнулась на малые секунды. Проморгалась – не дала слезам образоваться, поежилась – неуютно здесь. Не понравилось в реальности, слишком близко, слишком отчетливо больно. Люди смотрели на нее живыми глазами, воздух был переполнен мразотной скорбью, все легкие ею напитались, она собой кислород подменила.

Катя стала мерзнуть и задыхаться, почувствовала пульс в висках. Сердце не успевало проворачивать через себя кровь, захлебывалось ею. Стало понятно, что глубже пробуждаться нельзя, сгинет. Нужно было как-то грести обратно под свой купол, в объятия к нему, страху. Водка тут не поможет, от нее только хуже, теперь она мешает, оголяет чувства. Нужен был свежий воздух.

Катя встала и, не оглядываясь ни на кого, вышла из кафе. Злой ноябрьский ветер ударил в неприкрытую грудь, обнял, и сразу отлегло. Нет, не ветер это обнимал, поняла она, а страх. Он уже успел соскучиться по ней, с охотой принял, обхватил собой. Кровь угомонилась, и сердце успокоилось.

Она не могла вспомнить, кто помог добраться домой. Кто снял сапоги, пальто, уложил в постель, поставил стакан с водой, который нашла следующим утром. Предчувствие подсказывало, что это был Артем, а кто еще мог? Лена? Тогда она была беременная, живот сильно выпирал. Уже родила ведь, срок то какой был? Стыдно было это вспоминать, с Ленкой она так и не связалась, а они когда-то были лучшими подругами. Даже не поздравила ее, не навещала в роддоме, ребенка ее ни разу не видела. Мальчик или девочка не помнит.

Стыд тоже стал приглушенным, страх и о нем позаботился. Вроде колется за сердцем, но так, не остро, вроде иголка затупилась. Там душа. Катя ляжет на диван, свернется калачиком, уткнет нос в подушку, пострадает минут десять, и хватит с неё. Всё, что беспокоило, забылось.

Так со временем она забыла о многих. О родных, подругах, просто знакомых. Остались только коллеги, но это и понятно, работу ведь никто не отменял, на нее ходить надо, а там не общаться – поддерживать разговоры. Да, именно так.

Ничего не хотелось. Внутри поселилась пустота, слабость, страх. Много страха. Бывало, идет на работу или с работы – понять не может. Бывало, просыпается, открывает глаза и забывает кто она.

«Кто я? Девочка из маленького, такого понятного городка, даже не городка, села. Глупышка, зачем-то придумавшая изменить все-все в своем привычном и уютном мире. Уехать в столицу. Зачем? За яркой жизнью, за чем-то таким, сама не знает чем. И что получила? А ни-че-го!».

Впервые в жизни у нее не было планов и целей. Это самое страшное. Уговаривала себя жить дальше, ради будущих детей. От кого? От кого угодно. Да хоть от Артема! А что отличный вариант. Богатый, известный, любит её, точнее любил в студенческие годы. А она взяла и вышла за его лучшего друга. Но он парень порядочный и главное умный, простил. Даже не разорвал общение, не съязвил, просто отпустил, молча, по-мужски. Отличный кандидат, и дети у них получатся в него умные, в нее красивые. Подобные мысли утешали, но ненадолго.

И зачем она страдала, терзала себя весь этот год? Сама ведь собиралась с Ромой развестись, все подготовила, даже ждала с работы, чтобы все ему рассказать. Значит, разлюбила мужа еще до его гибели, до похорон. Да и не плакала о нем, ни одной слезы не было.