– Ну и что там вещают?

– Да ни чёрта особенного не поведали, – ворчливо ответила я. – Так, обычная журналистская каша. И не показали ничего. Оператора даже из клиники вытолкали взашей. Так он пять минут вывеску над входом снимал. Надо же чем-то эфирное время занять.

– Правильно, что их не пустили, нечего следы затаптывать.

– Ты ведь уже знаешь, что вчера вечером Наталья Григорьевна была у меня? – я без всяких экивоков перевела разговор на другие, более существенные рельсы. – И мы говорили о твоей двоюродной сестре Флоренции.

Шурик не очень охотно ответил:

–Да знаю. Ерунда какая-то получилась с Флорой. Документы её обнаружены в разорённой клинике профессора Самойлова-Дмитриевского, а мужик её, Флорин, по телефону говорит, мол, все в порядке и она благополучно уехала в командировку по делам. Потом разорался, мол, оставьте нас в покое, это, дескать, наши личные дела. И трубку бросил.

– Не сказал даже, куда она уехала?

– Он вообще ничего не сказал, проорал буквально несколько фраз, которые я тебе пересказал дословно. И всё. Какой-то он нервный. С чего бы это?

– Так мама твоя сказала, что они не ладят в последнее время.

– Я в такие вещи не вникаю, но они как-то не особенно хорошо живут. Может оттого, что детей нет. Или Флоре надоело его кормить-одевать.

– А он что не работает?

– Работать-то работает, да денег с этого особо не имеет.

– Так сейчас многие жены больше мужей своих зарабатывают, – заметила я и, подумав о невысоких заработках следователей, решила деликатно сменить тему.

– А ведь нужно бы узнать, действительно ли Флора в командировке. Ты позвонил ей на работу?

– Так позвоню завтра, сегодня-то воскресенье. У меня нет домашних телефонов её сотрудников. Есть ещё надежда, что профессор и его ассистентка Лобачёва что-то расскажут, когда придут в себя.

– То есть как это «придут в себя»? Разве они без сознания или в коме? А по телевизору говорили, что их просто вырубили чем-то вроде снотворного.

– Э-э, видишь ли, – замямлил Шурик, – они в некотором роде в память не приходят. Такая странная частичная амнезия: до сих помнят и от сих тоже помнят. А между этим и тем целый кусок как корова языком слизала.

– Так значит, эта женщина, которая ударилась головой о стол и потеряла сознание, а потом очнулась и незаметно ушла, точно не твоя сестра?

– Но охранник сказал, что та была худая красотка модельного типа. А Фло – большая женщина, что называется, в теле. Потаповы всегда были крупные… Ещё охранник сказал, что она на известную актрису похожа. То ли на Зета-Джонс, то ли на Григоровскую. А у Флоры обычное хорошенькое личико и ничего такого. Вот просто никаких актрис.

– А вдруг она себе лицо изменила у профессора. Ведь если судить по тому, что пишут о клинике этого Самойлова…

– Но с какого перепуга бы ей обращаться к пластическому хирургу?

– Ну, может, она хотела стать красавицей? И переделала всё. И лоб, и нос, и уши…

– Зачем? Флорка и так нормальная баба. И потом я ж тебе объяснял уже, что эта щуплая была на вид и поменьше ростом. Флора же у нас дама рослая и не худенькая.

– Все же вы поработали бы с картотекой профессора. Может, что и выясните. Там ведь должна быть регистратура.

– Спасибо за совет. Но изъяли только записи, обнаруженные у профессора дома, и, само собой, с ними работают. Даже сегодня. А в клинике ничего не осталось, никакой картотеки, ни регистрационного журнала. Всё исчезло.

Шурик замолчал, его губы скривились в едва заметной улыбке. Однако, я не собиралась шутить на эту тему. Эти мужчины всегда ведут себя удивительно легкомысленно, даже если дело касается их близких.

– Так что же могло произойти в клинике? Какие-то версии ведь имеются?

– Имеются и версии, – уклончиво ответил Шурик.

Из кухни доносился звон кастрюлек и упоительный запах свежего домашнего борща. Я взяла с тарелки кусок рулета, Потапов последовал моему примеру. Дожевав, Шурик решил все же посвятить меня в некоторые подробности.

Жуткую картину с бездыханными телами первым увидел охранник. В момент происшествия его в клинике не было, он отлучился за сигаретами в киоск через улицу, а там было закрыто на «десять минут». Пришлось идти чуть дальше – в магазинчик на углу. Кто ж знал что за каких-нибудь пятнадцать-двадцать минут… Когда охранник вернулся на свой пост, то застал в клинике полный разгром. В кабинете профессора он обнаружил тела самого Самойлова и его ассистентки, а в холле перед столом регистраторши эту самую неизвестную женщину: Самойлов-Дмитриевский сидел в кресле, Лобачёва лежала в проходе, между столом и кожаным диваном. Посторонняя дама лежала практически под столом. И все трое выглядели вполне мёртвыми.

Охранник сразу кинулся к телефону-автомату, чтобы не испортить возможные отпечатки (я-то думаю, что он просто струсил), вызвал «скорую». Врач «неотложки» и сказал, что профессор с Лобачёвой совсем живые, только без сознания. А дамочка из холла к его возвращению исчезла. Видать, оклемалась, встала на ноги и ушла себе восвояси. А ещё вернее – уехала.

И врач «скорой», и медик, приехавший с оперативниками, сразу предположили, что у пострадавших отравление наркотическим средством. На столе в кабинете профессора стояла открытая бутылка дорогого французского вина, три бокала, два пустых и один почти полный, большая коробка шоколадных конфет, в маленькой стеклянной вазочке – дольки ананаса, вынутые из консервной банки. Пустая консервная банка лежала в корзинке для мусора.

В винной бутылке остались только сущие капли, но для анализа этого хватит. Остатки фруктов и конфет тоже забрали в лабораторию. Мне всё было любопытно, хотя большого значения для меня эти подробности не имели.

– Слушай, но ведь даже до меня уже дошло, что профессор не стал бы брать вино из рук незнакомых людей. Значит, это мог быть кто-то из его приятелей или постоянных клиентов.

– Разумеется, не одна ты такая сообразительная. Но круг знакомых профессора, наверняка, очень обширен. Неплохо было бы найти более конкретные улики.

– А эту дамочку постороннюю охранник не определил как клиентку?

– Он сказал, что его забота проверять документы на входе и докладывать. Да не пускать, кого попало. А до остального ему дела нет. Этих баб, мол, к профессору ходило столько… И все лица разные, где уж тут кого упомнить.

– Но какого чёрта этой дамочке понадобилось припереться туда в самый неподходящий момент?

– Может, она действительно была пациенткой, или консультировалась по поводу предстоящего «лечения», если можно так выразиться.

– Слушай, Потапов, – оживилась я от внезапно осенившей меня продуктивной версии, – а что если эта дамочка лежачая сымитировала обморок. В расчёте на соответствующую реакцию охранника. Просто не успела до конца дограбить клинику и прикинулась жертвой.

– И голову она сама себе разбила? – ехидно предположил Потапов. – Кровища была настоящая, и волос с её головы на ножке стола обнаружен.

– Какой волос?

– Что? – удивился Шурик. – На кой тебе сдался волос?

– Какого цвета, спрашиваю? Масть меня интересует.

– Ну, рыжий, вроде.

– А у сестры твоей какого цвета волосы? – Это у меня ещё одна версия появилась.

Шурик ненадолго задумался.

– Рыжеватые, кажется. Или светло-каштановые, – наконец ответил капитан неуверенно. И что, спрашивается, взять с этих мужиков?!

Шурик ещё немного рассказал о происшествии в «Секрете Афродиты». В клинике было всё перевёрнуто вверх дном, словно преступник что-то искал. Из шкафа выброшены журналы, разбито оборудование. Вдребезги разбит компьютер. Было очень похоже, что охотились за описанием метода Самойлова-Дмитриевского.

– Видимо, информация, связанная с «косметической лепкой», похищена или уничтожена, – сказал Потапов. – Компьютер регистраторши остался цел, но на его жёстком диске никакой информации не оказалось, что довольно странно.

– А сама регистраторша куда делась? Где, интересно, её носило?