- Болван! Ничего не можешь сделать самостоятельно, - прорычала я ему в лицо и подсела к девчонке.

За бурной беседой я незаметно подсыпала ей порошок в сок. На следующий день мы договорились вместе сходить на премьеру фильма. Я вызвалась купить попкорн и напитки. Новая доза. И так всю неделю, и вдруг я резко прекращаю общение, а у нее уже началась ломка. Конечно, она не понимала, что с ней происходит, пока по электронной почте я с подставного ящика не отправила ей признаки наркозависимости… Месть не оказалась сладкой потому, что последние три месяца я сама сидела на том же, на что посадила и ее.

И вот, наконец, девятнадцатилетняя, изумительно тощая, в шифоновом обтягивающем платьице. Глаза-зрачки еще сильнее увеличены. На лице смесь всего – тут и презрение, и ярость, и гнев, и ненависть, наконец.

- Мама, сходим куда-нибудь? – несмело предложила я, входя в кухню, где она заканчивала завтракать.

- Не могу, - беспокойно поглядывая на часы, ответила мама, - ты же знаешь, у меня ученики, - добавила, вставая из-за стола.

- У меня сегодня день рождения, - с угрюмой мольбой проговорила я.

- Я помню, - равнодушно отозвалась женщина у раковины.

- Получается, - медленно произнесла я с нескрываемой обидой, - твои ученики для тебя важнее?

Губка и тарелка застыли в ее руках. Поза из озабоченной превратилась в напряженную. Она понимала – это начало очередной ссоры.

- У меня для этого нет времени, - взяв себя в руки, спокойно ответила она и продолжила убирать за собой посуду.

«Этого»… Меня прорвало. Я говорила гадости, чередуя их с матами. Я ненавидела, что мой день рождения был в период учебного года. Ненавидела, что родители живут собою, словно отдельно от меня и друг от друга, будто мы просто чужие люди, соседи по квадратным метрам. Я ненавидела все и вся. И во всем обвиняла ее – маму. Она меня родила не чтобы жить и любить, а чтобы не делать оборот, а то будут потом говорить – такая вся из себя хорошая и добрая, а дитя в зародыше убила.

Она стояла и молча с огромными глазами смотрела на меня, не веря своим ушам. Впервые я снизошла до низких матерных слов и посылов проклятий на головы родителей. Она опоздала на работу, но даже при желании не могла сдвинуться с места. Когда же ее ступор закончился, то посыпалась ответная брань на меня – лентяйка, идиотка психованная, неуравновешенная дура, «правильно мама говорила – выродила ребеночка на свою голову»… Она говорила холодно, бросая слова словно гранаты, которые взрывались внутри меня, заливая все мраком. Моими поступками и словами управляла ответная ненависть. Я пыталась «уколоть», «ужалить» в три, пять, десять раз больнее, чем она меня, но все равно казалось – ей не понять, как больно мне слышать ее слова. Я не просила многого. Просто любви, ее проявлений. Но либо я просила не правильно, либо просила не у того человека. Андрон, который подсадил меня на дурь, постоянно говорил о своей любви ко мне и когда я получала новую дозу, чувствовала – он излагал правду.

Я не работала и не училась. Обвинения мамы, что я сижу на их с отцом шеях удушливой петлей, были верны. Мне нужны были деньги, и они их давали. И, разумеется, мои обвинения по поводу отмены празднования дня рождения (последнее прошло как раз в восемь лет, но после случая с Кудрявцевой этот праздник для меня закрыли) встречались фырканьем. «Чего тебе еще надо?» – раздраженно вопрошали они, но ответ слышать не хотели.

- Ненавижу тебя! – в очередной раз прокричала я, плюнув ей в ноги, - когда вы уже с отцом помрете, а?! Вот тогда только у меня начнется настоящая жизнь!

Раскрасневшаяся мама с высоко поднимающей грудью ошалело таращилась на меня. Да, довела я ее до белого каления. По крайней мере, хоть какую-то эмоцию вызвала.

- Да чтоб ты сдохла, шлюха! – прорычала она с таким чувством, что я поняла – она реально этого хочет.

Меня словно ледяной водой окатили. Прошло наваждение. Собственно, чего я на предков наезжаю из-за недостатка любви? Денег дают, кормят, одевают – что еще в современном мире требуется от родителя? Циничные мысли, ненавистные, неправильные. Пришло отрешение. Холодное понимание – нежданный ребенок не всегда становится желанным.

- Надеюсь, твое желание скоро сбудется, - тихо, на удивление спокойно ответила я и развернулась.

Выбежала из квартиры, в чем была – праздничный прикид. Начало апреля. Обычно в это время года погода на улице стоит хорошая. Однако в этом году весна что-то не торопилась. Я выскочила на улицу в праздничном красном шифоновом платьице и моментально начала мерзнуть. Нехилая погодка. Хорошо, что на ногах сапоги, правда, на высокой шпильке. Я топталась на крыльце, не зная куда идти и что делать – как жить дальше? Впопыхах мобильник оставила дома – Андрону не позвонить. Ну, что ж, пойду пешком. Идти пришлось очень быстро, зуб на зуб не попадал. Я проходила мимо школы и подумала, что, может, там мне могут что-нибудь дать – наивно, но с надеждой. Двери были закрыты, я постучала, но безрезультатно. Выругавшись, направилась вниз по крутой лестнице с плохо счищенным льдом. За спиной раздался звук открывающейся двери. Я слишком быстро всем корпусом развернулась назад. Шпилька соскользнула, и я с ужасом полетела вниз спиной… «Скорую» вызвала вахтерша.

- Стеф, ты готова? – вернула меня к действительности решительная Макс.

- Да, - выдохнула я.

По команде Макс появились четыре иглы, насквозь пронзившие мои темные стороны, сущности, от которых здесь я мечтала сбежать, скрыться. От прокола они сдуваются, как воздушные шарики. Они молчат, держат достоинство и маски-имена – Презрение, Ярость, Гнев, Ненависть, пытаясь доказать, что их не убить – они всегда будут где-то рядом, где-то... в этом, сотворенном мною, мире. Но моим темным сущностям не понять – я неспроста создала этот мир и трех подруг-стражниц, я хочу измениться, быть другой, пусть даже это изменение будет здесь, а не там… потому что там мне уже никогда не стать другой. И вот они загораются и мгновенно превращаются в пыль. Анри помогает Дик смести пепел в вырытую ямку. Макс подхватывает взявшихся за руки подруг одной рукой, другой – меня и взмывает в воздух. Мы на берегу. Русалки и белокурый красавец опускают удила, и вода шквалом обрушивается на дно.

- Они больше не вернутся, - уверят Анри, погладив меня по плечу.

- Я знаю, - с ответной улыбкой говорю я, - но у меня есть еще одно дело, - с этими словами я разворачиваюсь и быстро бегу к двери.

Как обычно, веки поднялись очень тяжело. Мама спала, опустив голову на руки, при этом слегка придерживая мою левую руку. Я не знала, как ее разбудить, кроме как… титаническими усилиями я пожала ее пальцы – всего раз, но какой эффект. Она тут же проснулась, ее лицо просияло огромным облегчением. Диагноз – некомпрессорный перелом позвоночника, полный пожизненный паралич. А тут вдруг я взяла да пожала ей руку. Но одновременно с первым чувством к ней пришел ужас. Мой взгляд – красноречивый взгляд. Я ощутила нечто мокрое, скользнувшее из глаз. «Прости меня, мама, - хотелось сказать мне, - ты ни в чем не виновата. Это моя вина, только моя. Я люблю тебя, прости».

Под звонкий пищащий звук палата растворилась в небе. В моей левой руке мамина кисть, которую я сжимала со всей силой, на которую была способна. Я решаю оставить ее здесь, как памятник на могиле двери, которая уже никогда не откроется.

На небосклоне ни единого облачка – удивительно для Байкала. Солнце играючи припекает, ветерок смягчает солнечные удары по коже. Листвянка просыпается, точнее, просыпаются вечно спешащие везде успеть туристы. Все вновь оживает от спячки… И словно в помине не было ночной бури, сражения и казни.

Возможно, кто-то скажет, что я ошибаюсь. Однако, мне кажется, когда умирает тело, сознание (душа – названий множество) остается и продолжает жить своей жизнью, в своем мире. Например, этот. Я создала его, почти как Бог. Мой мир существует параллельно тому миру, где остались мои родители. Наверное, они и здесь где-то есть… если их создать. И таких миров миллионы, у каждого свой. Кто-то создает его при жизни, как я. Кто-то после, когда не понимает, что случилось, и по инерции живет дальше, как до… но это слишком банально, ведь возможности неисчерпаемы.