Вместо Марьи Михайловны консультировала Майя Александровна. Отличие их было не в ученых званиях, а, как мне кажется, вот в чем: Марья Михайловна верила в человека, а Майя Александровна – в науку.

Я услышала – чего не ждала. Поражение печени увеличилось. Как? После такой строгой диеты, голодных дней и прочего? Мало того, Майя Александровна, сторонница решительных мер, пишет мне направление на облучение печени в Обнинск. Предстояло сделать выбор. Оставаться послушной и смиренной пациенткой или разрушить идола. В 18 лет я не смогла бы и не посмела. Меня занесли в список вылеченных, пять лет я прожила. Знаете, есть такая оптимистичная статистика – пятилетний срок выживаемости? На этот срок вылечивают до 90 процентов больных. В 22 года пришла пора умирать. Или срочно умнеть. Замужество, неудачная беременность – события, замешанные в моем прозрении. Свергать с пьедестала образ медицины в лице онкоцентра с его потрясающей техникой, врачами-учеными и громадной очередью на прием гораздо труднее, нежели разочароваться во всесилии шахтинской больницы, куда сваливают всех, кто свалится. Взглянуть на мир глазами женщины, каких миллионы, гораздо полезнее, нежели чувствовать себя избранницей, взлелеянным ребенком, которому обещают, что другим не светит. Но онкоцентр пока на пьедестале, и я веду с Маей Александровной последний, как всегда, торопливый разговор:

– Какого характера поражение печени – продолжение моей болезни?

– Да. Поезжай в Обнинск.

– Изотопное исследование разве показывает характер изменений? Возможно, это воспаление или еще что-то?

– Возможно. В Обнинске разберутся.

Разговор окончен. Не подчинишься – могут больше не принять. В Обнинске к рекомендации головного института скорее отнесутся как к приказу и облучат несмотря ни на что, тем более в диагнозе "4б" стадия – ни к чему уже не обязывает. Значит, у меня не будет театра. Если даже я просто останусь разбираться. Зачем? Тактика системного лечения диетой все равно не изменится. И я хорошо знаю, что такое облучаться. Могу вообразить, что будет потом – скорее всего ничего, никакой надежды. Меня жжет этот смело написанный Майей Александровной в моей справке приговор – "4б" стадия. Последняя. Дальше – смерть. Мы сидим с Сашей в кинотеатре, я перебираю события за сегодня, плохо понимаю, что происходит на экране. Ужасно душно. Нет, людей не так много. Но мне душно, плохо. Давай выйдем… Саша, и привыкший, и раздосадованный, сгорбившись, идет за мной. Кажется, мы сидели, потом метро, и уже немного до дома и Саша несет меня на руках. Все я слышу, но открыть глаза не могу и пошевелиться не могу, и тела не чувствую.

Врач "Скорой", узнав про диагноз, укоряет меня – "Зачем вы родных пугаете? Лимфогранулематоз вполне лечится, Майя Кристалинская даже поет".

Очухавшись после укола, я уже соображала, как бы мне выкарабкаться, добраться до дома. (О театре пока не загадывала). Отныне и навеки за себя соображать стала сама. Заказала Саше грейпфруты, апельсины, лимоны – все по Уокеру. После соков хотелось есть, и я ела сладкий творожный сырок, еще что-то молочное (Кошмар – говорю спустя 10 лет). Наверное, все-таки получше бутербродов и чая – нашего преимущественного питания в столице. На снимках, сделанных Сашей в поезде, осталась моя бодрая улыбка и ужасно опухшая физиономия. Литра два южных соков в холодную, слякотную северную весну.

      Все равно буду работать в театре. Каких бы усилий мне это не стоило. Приглашение принято. Ради моей мечты можно решиться на многое. Дважды меня резали и самое неприятное было знаете что? Подготовка: клизма вечером, клизма утром… Для очищения лимфы клизму надо было делать ежедневно в течение недели, затем через день и т. д. – всего месяц. Мама ехала в трамвае и разговорилась с приятельницей. Та, узнав о наших бедах, дала быстро схему очистки и номера журналов, где пропагандировались разные способы очищения организма. Я поехала в библиотеку и убедилась: отступать некуда. Надо очищаться. С помощью мамы освоила это дело, втянулась. Не рассчитывая на быстрый успех, я была поражена: через 3 недели процедур, температура, мучившая меня почти год, упала.

      Первое мое представление о выздоровлении было таким: делаю детоксикацию, голодаю, сижу на диете – месяц, два, три – затем возвращаюсь к нормальной пище. Загвоздка оказалась в определении этой самой "нормальной", здоровой пищи, задачка на несколько лет…

      Саша, попробовав моих пирожков, блаженствовал: "Ты просто сокровище, мне повезло. Я молодец, что на тебе женился". С опаской пробую свое чудное творение (Когда-то я поглощала подобные творения десятками). Сдобный печеный пирожок с печенкой. Ничего. Можно еще один. Через день со мной творится ужасное. После соков, раздельного питания и прочего великосветского обхождения мой организм не ожидал такой пакости. Он не бунтовал: меня не рвало, не было ни поноса, ни температуры. Желудок все принял, обработал, усвоил и ткани получили свое. Теперь я раздавлена. Голова полна какой-то вязкой мутью, болят мышцы, поясница, ноги не поднимаются, шаркают с трудом. Сгорбленной старушенцией я привыкла себя чувствовать после операции и всего, что на меня обрушилось.

Теперь контраст разительный. Пусть слабость, пусть голод, замучилась бегать по маленькому – зато какая чистота, ясность, ощущение сжатой пружины в себе! Променяла на сдобный пирожок…

      Мое стремление всех направить на путь истинный, спасти от болезней сказалось в первую очередь на моем муже. Сдобных пирожков моего приготовления он больше не видел. Мало того, он на себе испытал вместе со мной различные варианты "естественного" питания.

Посидев месяц без мяса (я держалась год), он провел со мной воспитательную беседу. Трудно было не согласиться, что он – другой человек. Что еда должна приносить – если не удовольствие, то хотя бы удовлетворение. С тех пор экстремизм и эксперименты я оставила себе, ему достался более мягкий компромиссный вариант.

      Чтобы закруглить тему очищения, один эпизод. К нам с Сашей приехали его родители. При них он держался смелее, а я – тише, поэтому несмотря на мои страшные взгляды, в столовой он съел помимо второго мясного еще творожную запеканку. У него разболелся зуб.

Можно было, конечно, торжествовать, но сначала неплохо бы избавить ненаглядного от муки. Собрала в холодильнике жалкие остатки моего соколечения: пару морковок, полусморщенную свеклу. Потерла, выдавила сок. Мой мученик выпил и через 15 минут боль как рукой сняло. Честно говоря, я не ожидала столь легкого успеха. Лишь когда перешла на уровень систем, я поняла причины безотказности соков. Они действуют только в системе традиционного питания. Соки целительны для тех, кто питается хлебом и картошкой, не задумываясь поглощает молочное после мясного, смешивает, варит и жарит. Последние годы я не пользуюсь соками, так как живу совершенно в ином измерении.

      На страницах даже очень откровенной книги хочется не вспоминать кое о чем, выглядеть эстетичнее и значительнее… Мама предлагала оформить инвалидность, я отказывалась. Между тем, надо было искать работу в Ростове, жилье – на год, до конца Сашиной учебы.

Обратилась в одну многотиражку: там была вакансия в редакции, общежитие не обещали. Для пробы предложили написать зарисовку о передовике. Кое-как поговорила со своим героем (ну о чем может расспросить девочка, ни производства, ни жизни не знающая!). Написала, принесла. "Редактор уехал куда-то, придите через неделю". Редактор приехал, материал мой не читал, читала сотрудница, сказала, так себе. Впрочем, он меня тут же успокоил – какие там пробы, у нас работать любой сможет, – договорились встретиться через неделю. Каждая поездка в августовскую жару в Ростов стоила мне огромного усилия, почти насилия над собой. Эта самая неделя была последняя в моей неудавшейся беременности. Далее была шахтинская больница – внешний сюжет. Внутренне – я сделала такой ход: решила отказаться от работы, пока не выздоровею. Не хотелось ни с кем знакомиться, разговаривать, выжимать из себя необходимые строки. Зачем умирающему суета?