Пламя послушно окутало обе руки. Рикас прекрасно знал, что оно никогда не причинит Дрейку ни малейшего вреда. Огонь — часть его самого, его души, тела, всего существа. Огонь знал тех, кого стоит оберегать. Огонь знал тех, кого не стоит бояться.

Огонь знал…

Порой даже лучше самого Рикаса.

Рикас дернулся вперед и накрыл губы Дрейка своими. Они целовались, а огонь трепетал, зажатый между их телами, соединяющий их руки. Огонь не обжигающий, лишь дарящий тепло и надежду.

— Ты пришел попрощаться? — оторвавшись от губ Дрейка, спросил Рикас.

— Поздравить с годовщиной пробуждения дара.

Рикас улыбнулся, а затем опустил взгляд на по-прежнему сцепленные руки. Огонь погас, позволяя Рикасу чувствовать несколько грубую кожу Дрейка. Чувствовать что-то настоящее, не подвластное магии. Каждый маг считал день пробуждения дара самым лучшим днем в жизни. Дремавшая до этого магия опутывала, накрывала с головой, вырывалась из-под контроля. День, который значился, как последний день дома. День обретения самого себя, истинной силы, настоящего предназначения.

День гибели.

Как мысленно называл его про себя Рикас.

День гибели беспомощности, наивности, детства.

День взросления.

Как говорил отец.

День ухода.

Как называла его мама.

— День обретения, — улыбнулся Дрейк.

— И в первую годовщину этого великого дня я встретил тебя. Что я тогда обрел? Головную боль на все оставшиеся годы обучения?

— Это тебе решать.

Дрейк смотрел на Рикаса и словно ждал его ответа. Рикасу хотелось спросить: «А как же твое нежелание быть моей тенью?» или еще тысячу самых глупых вопросов, на которые способен только он. Хотелось объяснить, что он никогда не считал Дрейка довеском, всегда восхищался им, потому что тот оставался верен себе и свободен. Хотелось сказать, что не решался просить, потому что не хотел ограничить. Ведь хотя бы кто-то из них заслужил свободу. Рикас хотел так много сказать Дрейку, но не смог, ибо сейчас хотел только одного. А еще послать в этот самый момент долг как можно дальше, точно так же, как голос разума.

— Останься, — лишь выдохнул Рикас, а в следующую секунду уже ничего не смог бы сказать, — Дрейк поцеловал его и толкнул в сторону кресла, намекая, что поцелуями он ограничиваться не собирается.

Рикас хотел было возразить что-то насчет спальни и более удобного места, но порой спорить с Дрейком совершенно бесполезно.

***

— Пока все идет по плану, но ты сам понимаешь, что Николасу знать об этом совершенно не обязательно?

Алеф всматривался в чашу с прозрачной жидкостью, пытаясь разглядеть знакомые черты лица, но рябь оказалась слишком сильной, поэтому все черты смазывались, оставляя Алефу самому додумывать такой приятный и близкий его сердцу образ.

— Сказать, что младший Вайт уже практически поправился или наоборот, что его выздоровление под большим вопросом?

— Конечно, второе, Алеф. Николас должен сомневаться в том, что я справлюсь. Он должен начать действовать более активно.

— Чтобы мы могли его устранить?

— Чтобы иметь возможность использовать его так, как нужно нам, мой милый Алеф, — собеседница рассмеялась, — я могу рассчитывать на тебя?

— Конечно! Я сделаю для вас все.

Жидкость перестала рябить, а все, что оставалось Алефу, лишь перебирать в памяти самые прекрасные и счастливые часы в его жизни. Он любил Госпожу и был готов пойти ради нее на все, абсолютно на все.

— Алеф. — Голос Николаса вырвал из мечтаний.

— Я уже иду! — крикнул он и направился к двери.

Пусть это претит, но пока он собирается играть роль идеального ученика.

========== Всего лишь фигуры ==========

Джеймс шел по коридорам замка Рикаса и размышлял, как эльфийки, такие хрупкие на вид, столь легко управляются с подносом, да еще и носить его умудряются в одной руке. Он, рыцарь Анталийского королевства, воевавший не в одном сражении, принимавший участие в десятках турниров, еле тащил злосчастный поднос двумя руками, при этом идти еще приходилось очень медленно, чтобы не расплескать суп и вино. Нет, в слугах один из лучших рыцарей Анталии долго бы не продержался точно. Но он поставил себе цель приготовить и принести Андриэлю обед, а рыцаря, настроенного что-то сделать, не мог остановить какой-то злосчастный серебряный поднос. О четырех ожогах, полученных во время приготовления супа, Джеймс собирался умолчать. Неважно, какими жертвами повержен враг. Главное — победа, а способы ее достижения не касаются никого, кроме рыцаря.

Но каким бы боевым ни оставался настрой Джеймса Олдри, стоило заметить открытую дверь в покои Андриэля, он испытал облегчение. Великой схватки с дверью суп мог бы и не пережить. Впрочем, облегчение было секундным, потому что на смену ему сразу пришло беспокойство. Джеймс закрыл дверь за собой — мысли о покушении, либо о похищении Андриэля, запрыгали в голове Джеймса, заставляя прибавить шагу. Но, судя по всему, сноровка все-таки какая-никакая у него была, и за длинный и тяжелый путь от кухни до третьего этажа суп все-таки не расплескался. А когда Джеймс оказался в дверном проеме и увидел, что Андриэль стоит и смотрит в окно, то не заметил, как облегченно выдохнул. Он поставил поднос на стол, вышел в коридор, чтобы осмотреться по сторонам, а после зашел в покои и плотно закрыл за собой дверь.

— Андри, Мэдисон запретила тебе вставать. Ты еще слишком слаб. — Джеймс подошел к Андриэлю и постарался говорить как можно мягче.

В последние дни тот сам на себя не походил. Почти не разговаривал, много читал книги, принесенные Рикасом, мало напоминал заносчивого и самоуверенного парня, с которым так приятно было флиртовать. Зато о таком Андриэле хотелось заботиться. Вот и сейчас хотелось обнять за плечи, отвести в кровать, укрыть теплым одеялом, ведь Андриэль постоянно мерз, стоило случайно прикоснуться к нему, как тут же хотелось отдернуть руку, — такой ледяной была кожа. А он еще удумал стоять на полу босыми ногами, пусть и на пушистом ковре, но все же. И в одной ночной рубахе.

— Рикас сказал точно так же, — не поворачивая головы, произнес Андриэль. — Огненные цветы. — Он кивнул на распускающиеся за окном ярко-оранжевые цветы. — Их очень много в саду. А еще — белых роз. Мама посадила их… Первые, когда пробудился дар Рикаса, а вторые в день пробуждения моего дара. Сказала, что они будут напоминать ей о нас, пока мы далеко. После этого я видел ее всего четыре раза. Всего четыре. — Андриэль опустил голову и обхватил себя руками за плечи, словно пытался согреться.

— Я знаю, как больно потерять кого-то. — Джеймс все-таки решился и положил руки на плечи Андриэля, накрыв его ледяные ладони. Тот вздрогнул, но попытки вырваться не предпринял.

— Я убил его. Не хотел, но убил. Может, они были правы… Я действительно монстр.

Джеймс не хотел уточнять, кто такие «они» — это казалось совершенно не важным. Нужно было переубедить Андриэля, а еще узнать, что именно он видел, пока оставался без сознания, что заставило его думать так.

— Он бы убил нас. Знаешь, скольких убил я?

— На войне, в бою, а не в переулке мирного города. Разве сам ты не боишься меня? — Андриэль развернулся и посмотрел Джеймсу в глаза. — Разве не думаешь о том, по собственной воле ты здесь или я тебя заставил?

Джеймс несколько секунд всматривался в лицо Андриэля. Тени под глазами, потухшие глаза, черные волосы, спадающие на глаза, подчеркивающие невероятную бледность. И взгляд потерянный, перепуганный, отчаянный. Джеймсу хотелось сказать тысячи слов, переубедить. Как вообще Андриэль мог думать о таком, после всего, через что они…

Он.

На этой мысли Джеймс осекся. Андриэль прошел через все один — там, в глубине сознания, в полной темноте. И Джеймс прошел через все один — здесь, сидя у постели Андриэля. И для него, Джеймса, все это было по-настоящему, для Андри же — нет. И об это «нет» разбились все слова, все доводы, которые он мог бы привести. И поэтому Джеймс решился на отчаянный и, по его мнению, безумный шаг — он поцеловал Андриэля. В этот момент он рассчитывал на что угодно: удар по лицу был бы самым благоприятным исходом, быть расплющенным об стену всплеском магии Андриэля — самым жутким, но и самым ожидаемым. Однако Андриэль замер лишь на секунду, а затем крепко обнял Джеймса и ответил на поцелуй.