― Я озадачена. Я думала, ты сказала мне, что он умер.

И сейчас я должна солгать, потому что я не могу рассказать ей правду.

― Я думала, что будет проще притвориться, что он мертв. Было только больнее от мысли жить с ним в одном мире и в то же время не быть с ним.

Она кивает, и на ее лице появляется печальное выражение.

― Я сожалею, что лгала тебе.

Качая головой, она утверждает:

― Не надо. Твое сердце разбито, тебя можно понять.

― Но это непростительно.

― Это так, дорогая.

Мы сидим так некоторое время, и она продолжает держать мои руки, затем добавляет:

― Он казался немного злым.

― Так и есть. Но если не возражаешь, я бы предпочла не обсуждать это.

― Конечно, ― отвечает она. ― Я могу что—нибудь сделать? Сделать что—то для тебя?

― Спасибо, но я в порядке.

― Тогда ладно. Ну, я оставлю тебя. Спокойной ночи.

― Спокойной ночи, ― говорю я, когда она выходит из комнаты и закрывает за собой дверь.

Я остаюсь на кровати, не двигаясь, и одна со своими мыслями. Я полностью истощена, когда поворачиваю голову в сторону и смотрю на свой багаж.

Может, я могу остаться еще на некоторое время.

Я знаю, что не должна. Знаю, что мне нужно уехать и исчезнуть из жизни Деклана, чтобы он мог двигаться дальше и исцелиться. Пытаться объяснить ему все — проигранное дело. Но может это не имеет значения, потому что в конечном итоге он прав. Я облажалась, и ничего из этого не имеет смысла.

— Что ты здесь делаешь? — спрашиваю я, подходя к машине Лаклана, стоящей перед воротами моего дома.

Поднимая вверх файл, он кричит:

— Договор о продаже. Мне нужно, чтобы ты подписал его.

Господи, все чего я хочу, это побыть наедине с собой и бутылкой Aberfeldy (прим.пер. Aberfeldy (Аберфелди) — марка виски). Постараться расслабиться и успокоить нервы, сильно взволнованные Ниной.

Лаклан заезжает во двор и следует за мной прямо к дому. Я на пределе, все еще не в состоянии даже думать о том, что произошло, и о тех вещах, что она сказала мне. Если я сейчас в голове позволю себе пойти в то место, я совершенно потеряю весь контроль над собой. Когда Лаклан выбирается из машины, я уже восстанавливаю полный контроль над собой и стараюсь успокоиться.

— А ты что не мог отправить мне это почтой? — жалуюсь я, когда мы заходим в дом.

— Они не принимают электронную подпись.

Включая свет, я направляюсь в библиотеку, чтобы, наконец, тщательно проверить контракт на собственность в Лондоне, за приобретение которой я изрядно поборолся.

— Ты не собираешься продавать это место? — спрашивает Лаклан, когда я присаживаюсь на диван, а он садится на стул напротив меня.

— А что такое?

— Оно излишне огромно.

— Гребанный предатель, — произношу я себе под нос.

— Я это слышал, ты мудак.

— Ну и отлично.

Я знаю Лаклана еще с колледжа. Он работал над своей докторской диссертацией, пока я трудился над своим дипломом магистра в Сент—Эндрюс. Мы вдвоем были членами общества ОксФам и работали вместе на множество компаний. Мы поддерживали связь из—за его отношений с моим отцом. Когда Лаклан был моего возраста, он работал по специальности управление активами состоятельных лиц в ведущих фирмах Лондона, куда мой отец вкладывал свои инвестиции. Лаклан был его консультантом в течение долгого времени, перед тем как он отдал предпочтение менее ответственной работе и начал самостоятельно консультировать небольшие компании.

Пока я жил в Чикаго, я прекрасно понимал, что рано или поздно я вернусь обратно. Так как я был уже вовлечен в покупку собственности в Лондоне, мой отец позвонил ему, и теперь Лаклан работает только на меня. Он управляет моими финансами и еще фондом детского образования, который я основал много лет назад.

— Все будет, как только мы обсудим все с банком, — говорит он мне, когда я читаю документ.

— Вроде все хорошо. — Подписываю бумаги и убираю их обратно в папку. — Жизнь становится все сложнее, — говорю я, вручая их Лаклану.

— Все нормально?

— Да. После Чикаго я готов полностью окунуться в этот проект.

— Так ты не расскажешь, что произошло?

Поднимаясь на ноги, я не отвечаю ему. Вместо этого я пересекаю комнату и направляюсь прямиком к тележке с напитками, вытаскиваю хрустальную пробку из графина и начинаю наполнять свой стакан виски.

— Деклан?

— Выпьешь?

— Нет, — отвечает он. — Теперь рассказывай. Что случилось?

— Нечего рассказывать.

Я делаю глоток, смакуя двадцатиоднолетнюю жидкость. Я позволяю приятному вкусу скотча остаться на языке, прежде чем проглатываю. Я ценю то, что скатившись по горлу вниз, он теплом распространяется в груди.

— Она завтра уезжает, ты знаешь?

— И какое тебе дело до этого?

Мальчишеский, самодовольный взгляд на его лице бесит меня, так же, как и то, как он удобнее устраивается на стуле.

— Она ошеломительно красива.

Я залпом выпиваю стакан виски, мое лицо кривится от обжигающей жидкости. Я ставлю стакан на стол, и громкое клацанье хрусталя об стекло выдает мое раздражение.

— Напомни мне еще разок, почему я с тобой дружу.

— Слушай, очевидно, что вы что—то не поделили...

Я останавливаю его на полуслове, выплевывая:

— Ты кто? Мой гребаный психолог? Не надо делать вид, что ты что—то знаешь, когда на самом деле не знаешь ничего.

— Я провел с ней день. Ее легко прочитать.

Я смеюсь, когда направляюсь к дивану.

— Эту женщину сложно прочитать. Поверь мне. Не позволяй ей одурачить тебя. И на хрена ты разговаривал с ней? Я просил следить за ней, а не подружиться с ней.

Одна мысль о том, что Лаклан проводил с ней время, и не знать, о чем они говорили или как именно общались, убивает меня. Само незнание, и тот факт, что это меня беспокоит — бесит меня. То, что она пробралась мне под кожу и заняла единственное место, которое никому не удавалось занять, вынуждает меня ненавидеть ее еще больше. Она злой купидон, стреляющий мучительными стрелами, а я по собственному желанию попал под ее стрелу. По собственному желанию, потому что, как бы я ни хотел, я не могу отпустить эту рыжеволосую бестию. Я сомневаюсь, что когда—нибудь смогу сделать это, из—за ран, которые она оставила в моей душе. Я нестираемый след, оставленный ее разрушительными действиями.

— Она хочет, чтобы я отыскал ее мать, — наконец говорит он, прерывая затянувшееся молчание.

Я стреляю в него своим взглядом.

— Чего?

— Я предложил.

Почему она раскрывает ему часть своей правды... ту, что скрывала от меня?

— Разве это не круто! — цинично заявляю я. — Сделай мне одолжение, попытайся в следующий раз следовать моим приказам. Следи за ней и заканчивай эту дружескую чепуху.

— Нет смысла следить за ней. Как я уже сказал — она уезжает завтра, — говорит он, вставая со стула. Он останавливается передо мной, надевает пальто и берет папку. — Я отвезу документы.

Наклоняясь вперед, опираюсь локтями на колени и слушаю, как его ботинки шоркают по полу, когда он направляется к двери.

— Я хочу узнать, когда ты найдешь ее мать, — кричу я вслед.

— Будет сделано, — отвечает он, прежде чем закрывает за собой дверь и позволяет мне остаться в таком желанном одиночестве.

Рухнув на диван, я облокачиваюсь на спинку и пялюсь в потолок, воссоздавая в голове события вечера. Все это очень сложно. И не только сказанные слова, но и рана, которую я нанес ей, а она спокойно приняла. Я помню, как вырывал волосы из ее головы и какое получал наслаждение от этого наказания. Но я не ожидал такой реакции от нее. Она издала небольшой визг на то, что должно было быть невыносимо больно. Она просто стояла, пока слезы стекали по ее щекам, тем не менее, она не плакала, не так как можно было ожидать.