― Что ты делаешь с собой? ― раздался его голос надо мной. ― Сядь.

Он помогает мне подняться с его коленей, и так мы сидим лицом к лицу, когда он говорит, что делать дальше:

― Подними свои руки, ― и когда я поднимаю их, он стягивает с меня свитер.

Кровавое пятно находится в верхней части моего затылка, и он продолжает нежно очищать кровь, затем он видит мои сумки и достает оттуда чистую футболку, и одевает на меня.

Глубоко вздыхая, он присаживается напротив меня, пока я остаюсь сидеть у кровати, немного крови осталось на костяшках его пальцев. Я наблюдаю, как он проводит рукой по своим густым волосам. Я подмечаю каждую деталь: как приподнимается и опадает его грудь при дыхании, как прядь волос беспорядочно падает на его лоб, черты лица, выражающие мучение, его темные ресницы, которые подчеркивают и украшают его зеленые глаза, так пристально следящие за мной.

Дрожащей рукой я тянусь и легко касаюсь его лица кончиками пальцев. Он не двигается и не отстраняется, когда я это делаю, хотя я уже и не думала, что когда—либо смогу сделать это снова. И затем я бормочу свои первые слова, мое беззвучное дыхание в считанные секунды становится хриплым:

― Я думала, что ты умер.

Его горло дергается, когда он тяжело сглатывает.

― Я знаю, что ты так думала, ― отвечает он напряженным голосом.

― Твой отец... ― Я начинаю говорить, пытаясь изо всех сил произнести слова. ― Он сказал мне...

― Это была ложь.

― Почему?

― Я не хотел, чтобы ты искала меня.

Правда ранит, словно острое лезвие. Но я заслуживаю каждую рану, что оно наносит мне.

― Кожа на твоей голове выглядит по—настоящему ужасно, ― подытоживает он. ― Почему? Почему ты делаешь это с собой?

Я тянусь рукой назад, чтобы прикоснуться к его дару, что он оставил мне на моей коже. Я чувствую себя смущенной, когда честно отвечаю ему, потому что больше не желаю скрывать себя настоящую от него.

― Возможно, я не желаю, чтобы это проходило?

― Это ужасно, Нина.

― Пожалуйста. Не нужно... не называй меня так.

Он склоняет голову, говоря:

― Я хочу причинить тебе боль.

Я знаю.

― Мои руки зудят от желания разорвать тебя на части. Я жажду этого, ― признается он мне, и затем он переводит свои глаза обратно на меня. В них стоит горькое и мрачное выражение, его зрачки чуть увеличены от яростного желания причинить боль.

― Я заслуживаю это.

― Да, заслуживаешь, ― соглашается он.

Подняв колени к груди, я обхватываю их руками.

― Зачем ты приехал?

― Мне нужно кое—что знать... ― он вновь опускает голову, и страдания в его голосе продолжают ломать меня. ― Ребенок...

Всхлип вырывается из моей груди.

― Он хоть был моим?

Последнее, что я хочу — это причинить еще больше боли Деклану. Я хочу солгать, сказать "да", сказать, что он был единственным, с кем я спала, убедить его в своей любви.

Но я не могу.

Я не хочу ранить его правдой, но я также не хочу успокоить его ложью.

― Мне нужно знать, ― настаивает он.

В его глазах стоят слезы, и я трусливо трясу головой.

Он делает шаг назад, расширяя расстояние между нами, и прислоняет голову к шкафу.

― Почему?

― Я бы хотела, чтобы он был твоим, ― говорю я и начинаю плакать из—за того, чего меня лишили.

― Значит, это был ребенок Беннетта?

― Не знаю.

Черты его лица искажаются в замешательстве.

― Что это значит?

Боже, я ненавидела это. Ненавидела то, что продолжала ранить его. Слезы бегут по моим щекам.

― Что ты имеешь в виду, говоря "не знаю"? ― давит он.

― Просто потому... потому что...

― Говори.

― Был кое—кто еще.

Мои слова разжигают в нем пламя. Его шея напрягается и краснеет от гнева. Поставив локти на колени, он зажимает свои волосы в кулаки так, что белеют костяшки пальцев. Я знаю, что он сейчас взорвется.

― Это не то, о чем ты думаешь, Деклан, ― говорю я, пытаясь объяснить свои извращенные отношения с Пиком.

― Кроме меня и Беннетта, ты трахалась с кем—то еще?

― Да, но...

― Тогда правильно я все думал, ― шипит он.

― Нет. Все было не так. Просто... ― Боже, с чего, черт возьми, мне начать рассказ? ― Он был... это покажется тебе безумным, я знаю, но все не так.

― Я, черт подери, ненавижу тебя.

― Я люблю тебя! Не Беннетта и не Пика. Тебя!

― Погоди, ― он замолкает, а затем продолжает: ― Это имя. Этот парень... я собирался увидеться с ним. Я нашел его имя в файле, который оставил твой муж.

― Да.

― Это все так сложно. Я не могу даже ясно мыслить.

― Пик мой брат, ― выдаю я.

― Что мать твою с тобой не так?

― Он не родной брат, ― проясняю я.

― Тот же самый парень, который избил тебя?

Я киваю.

― Ты хоть представляешь насколько ненормально все это? Насколько ты ненормальна? Трахалась с тремя мужиками?

Вытирая глаза, я пересаживаюсь на коленки.

― Прости. Я знаю, это звучит ужасно.

― Звучит? Нет, Нина. Это и есть ужасно. Тебе нужна серьезная помощь, ты ведь понимаешь это?

Я даже не пытаюсь исправить его, когда он называет меня Нина.

Он встает, разъяренно смотря на меня.

― Не могу поверить, что я влюбился в кого—то столь омерзительного, как ты.

― Все было не так, ― паникую я. ― Он не нравился мне в этом плане. У меня не было к нему чувств. Это было противоположно тому, о чем ты думаешь. Я использовала его, чтобы не чувствовать. Он был пагубным пристрастием. Вот чем бы секс с ним. Пагубным пристрастием, которое помогало мне не чувствовать.

― Не чувствовать, чего, Нина?

― Жизни, ― кричу я. ― Всего!

― Всего? Даже меня?

― Нет. Не тебя. Как только я поняла, что чувствую к тебе, я больше не прикасалась к нему. Я не могла, потому что я хотела касаться только тебя, и чтобы меня касался только ты. Но я уже была беременна, просто не знала этого.

Он торопливо ходит по комнате, разъяренный.

― Деклан, ты так много всего не знаешь. Так много я не рассказала тебе, потому что не могла.

― Ты могла, ты просто была слишком эгоистична.

― Ладно, да. Ты прав. Я была эгоистичной. Эгоистичной и напуганной. Но ты любил меня, верно?

― Я не знаю, кто ты, черт побери! Расскажи мне. Расскажи мне, кто ты, потому что я, черт побери, в замешательстве сейчас.

― Я не знаю, ― скулю я и затем встаю рядом с ним.

― Ты знаешь.

― Нет. Я хочу знать. Я пытаюсь.

― Что это вообще значит?

― Я не знаю!

Пройдясь по комнате еще несколькими быстрыми шагами, он, наконец, сдается и идет к двери.

― Я больше не могу выносить это дерьмо.

И затем он уходит, даже не беспокоясь, чтобы закрыть за собой дверь.

Из меня вырывается рыдание — громкое и мерзкое. Я не ожидаю от него, что он поймет или даже захочет понять. Я больна, я понимаю это. И понимаю, что он никогда не вернется ко мне, но от этого боль не становится меньше, особенно, когда он уходит от меня.

― Элизабет! ― кричит Айла настойчиво, когда врывается ко мне в комнату.

Я мгновенно беру себя в руки, сглатывая рыдания и вытирая лицо.

― Я в порядке. Прошу прощения за срыв, ― говорю я, слабо симулируя хладнокровие.

― Прекрати это! ― ругается она, когда берет меня за руку и тянет, чтобы сесть на кровати.

― Я в порядке. Правда.

И по жалостливому выражению ее лица, я знаю, это ни в малейшей степени ее не убедило.

― Что паренек МакКиннон делал здесь? Ты не упоминала, что знакома с ним, когда мы обсуждали его тем утром.

― Я сожалею, Айла, ― говорю я спокойно, когда мое дыхание выровнялось.

― Сожалеешь?

― Я знаю Деклана, просто не хотела, чтобы кто—либо знал об этом.

Ее большой палец поглаживает меня по руке, глядя на меня, и наконец, она говорит:

― Это он. Он твоя потерянная любовь. ― Она не спрашивает, только утверждает то, о чем догадалась.

Я киваю и извиняюсь еще раз, за то, что притворилась, что не знала, кем он был в тот день.