– Есть кто-нибудь?
– Да, есть. Ты кто?
– Я Мелеха, охотник. Я с тятей здесь охотничаю.
Голуба поднялась, села на подстилке, судорожно сжимая палку в руке.
– Сейчас уйду. Я Голуба. И я заблудилась.
На краю горизонта появился луч солнца, как-то сразу всё ожило: пропал утренний сумрак, туман расползался на рваные куски, разбегаясь от лучей солнца и ввысь, к небу, и в низину.
Мелеха, всё так же склонившись, молча, взмахом руки пригласил Голубу выйти из шалаша. Сам, отступив на шаг, повернулся, пошёл под навес, покрытый лапником и сухой травой. Голуба увидела под навесом стол, две скамьи, связанные из неотёсанных сухих стволов молодых сосенок.
Настороженно вглядываясь друг в друга, они сели за стол. Помолчали, не зная, как начать разговор. Мелеха – молодой, высокий, широкогрудый, белоголовый парень, смущённо поглядывая на Голубу, заулыбался. Его яркие голубые глаза излучали неуёмные искорки, которые вот-вот могут превратиться в задорный и раскатистый смех. Чтобы не рассмеяться, он быстро поднялся, отошёл под дерево и, потянув за болтавшуюся палку, снял с ветки узелок.
Смахнув с лица застенчивую улыбку, предложил: – Голуба, перекусим, что Бог послал.
Слёзы неуёмно потекли по щекам Голубы. От неожиданности Мелеха, отложив узелок, сел напротив. Смущённо, крепкой мозолистой ладонью погладил руку Голубы. Она не убрала её, а зарыдала навзрыд.
Голос Мелехи, мягкий и ласковый, успокоил её. Она вспомнила, что отец вот так же ласково говорил с ней, когда она хмурилась или плакала после родительского окрика за её озорные проделки и безделицу.
– Тихо, тихо, девица, успокойся, расскажи, какая беда у тебя?
И Голуба, сама не ведая почему, беспредельно доверившись этому сильному и спокойному незнакомому парню, начала рассказывать, как она оказалась одна в лесу, в этом шалаше, за непроходимыми болотами, вдали от дома.
Глава вторая. Любовь
Голуба в любви и радости жила с родителями на окраине города. Семья была в достатке, отец занимался домашним ремеслом, шил обувь, торговал. Два младших брата жили беззаботно, обучались грамоте помощником отца. Мать хлопотала по хозяйству. Ничто не предвещало беды. Но она пришла. Бунт бедных горожан, недовольных ростом цен на хлеб, поднявших восстание, задел и её семью.
К вечеру к ним нагрянула толпа незнакомых, озлобленных, обездоленных и голодных горожан, с бабами и детьми, и потребовала пропитания. Отец пытался образумить их, пригласил в дом; накрыли стол, выставили всё, что было. Но один из незнакомцев потребовал откуп – 10 рублей серебром. Отец достал все деньги – набралось 3 рубля. Началась свара, отца ударили. Дом ограбили, вытащили всё: кур, гусей, ценные вещи. Потом подожгли. Голубу пытались затащить в сарай, она вырвалась и убежала. Где её семья, что с её родными, она не знает.
И вот она здесь, в шалаше.
Мелеха слушал молча. Желваки на его мужественном, открытом лице играли незамысловато: то напрягались, то исчезали. Он с первого взгляда, как только увидел её, проникся к Голубе. Она заняла всё его сердце, всё до края. Глядя на это милое лицо, так быстро ставшее родным, он понял, что готов всего себя отдать за один только ласковый взгляд этой девушки. За одну её слезинку; по её слову готов погибнуть. Он полюбил её навечно, до последнего своего вздоха.
Но ничто внешне не выдавало его переживаний и родившихся чувств.
Смахнув слезу и посмотрев прямо в глаза, Голуба поправила растрёпанные волосы, остаток заплетённых двух косичек, смущённо улыбнулась.
– Косынку я потеряла, когда бежала по лесу.
Мелеха внимательно и твёрдо смотрел на неё всю: видел её напряжённый беззащитный взгляд, девичий румянец, мягкие губы, которые она кусала от отчаяния, когда рассказывала ему о своём побеге; её открытые глаза в слезах, слезинки на щеках, вздымающуюся девичью грудь, соски грудей, торчащие из-под влажного тонкого платьица. Он понял только одно: она, только одна она, с этого момента занимает его жизнь. Он готов пойти за неё в огонь и воду, готов умереть за неё, отдать всю свою плоть и душу за её любовь, за её спокойствие.
Усмехнувшись нахлынувшим на него чувствам, Мелеха поднялся, зачерпнул в ковш воды, подошёл почти вплотную к Голубе, поставил ковш перед ней на стол. Голуба посмотрела в него, вскочила и как ребёнок начала утираться руками, смеясь на своё отражение.
Она забыла всё, что случилось с ней в эту ночь. Смеялась как дитя; строила ему невообразимые гримасы. Потом, спохватившись, словно нашкодившая девчонка, смущённо улыбнулась и попросила помочь ей умыться. Он поливал ей из ковша на руки, смотрел на неё сверху. Его захлестнула страстная любовь к этому едва знакомому человеку. Нет, он никому её не отдаст! Это божественное нежное создание! Голуба – это его любовь, это его судьба!
Внезапно со стороны болота раздались хлюпающие шаги, хлопки веток кустарника об одежду. Мелеха прислушался, потом засуетился, раскладывая на столе немудрёные съестные запасы.
– Тятя возвращается, – тихо сказал он Голубе.
Она кинулась помогать ему, задевая его то краем своей одежды, то, наклонившись, щекоча своими белыми непослушными волосами с растрёпанных кос.
Мелеха непрерывно вздрагивал и отдёргивался от каждого её движения. Он уже не принадлежал себе. Он был весь в её власти. Вся душа его беззвучно пела и шептала: «Я люблю тебя, Голуба».
Через мгновение перед ними появился рослый мужчина с мешком за плечами и луком в руках. Мелеха кинулся к нему навстречу, взял мешок и лук, говоря что-то вполголоса.
Глава третья. Решение
Голуба смущённо стояла около навеса и ждала мужчин.
Отец Мелехи внимательно посмотрел на Голубу, приветливо улыбнулся:
– Здравствуй, Голуба.
Она поклонилась ему, радостно выдохнула и метнулась к столу, на ходу улыбаясь этому приветливому человеку, бессознательно отметив его сходство с Мелехой и её отцом.
Они сели за стол. Перекрестившись, Пороша, отец Мелехи, начал обедать. Мелеха и Голуба сидели напротив него и отрешённо смотрели то на стол, то на Порошу, то по сторонам, осматривая лес и его обитателей: наваленный кучей огромный муравейник с его обитателями; дятла, выстукивающего на сухом дереве незамысловатую дробь; взявшуюся невесть откуда малую светлую бабочку.
На чистом столе лежала грубая походная пища: горбушка ржаного подсушенного хлеба, сухое мясо, несколько луковиц, вода в небольшой глиняной чашке.
Закончив обедать, быстро прибрали со стола, часть сухой пищи сложили в мешочек, и Мелеха спрятал его на ветках дерева.
Пороша неспешно расспрашивал Голубу о деталях её вчерашнего побега. Помолчал, задумавшись. Мелеха и Голуба напряжённо ждали решения.
Пороша объявил своё решение: немедленно идти на их заимку, чтобы к вечеру добраться до места. Спешно собрались и отправились в дорогу. Шли напрямую, через болото. Дважды натыкались на следы Голубы, и оба раза отец Мелехи останавливался, качал головой, цокал языком и внимательно смотрел на Голубу.
– Ну и везучая ты, Голуба.
Поздним вечером, почти ночью, когда звёзды начинают светиться в полную мощь, они ощутили под ногами плотную земную почву и через незначительное время уже открывали дверь избы в Порошинской заимке. Зажгли лучину.
Голубе не приходилось раньше бывать в подобных избах. Она внимательно оглядывала полы, стены, потолок, простейшие бытовые приспособления для сна, отдыха, работы, всевозможную домашнюю утварь для ведения несложного домашнего, сугубо мужского хозяйства. Голуба не увидела ни одной вещи, ни одного предмета, предполагающего возможное женское пребывание на территории заимки.
Всё в заимке было простым, везде стоял отпечаток надёжности, все предметы были прочны, и все они говорили об особенностях охотничьего мужского быта.
Уставшие после тяжёлого пути, они быстро поужинали, попили отвар иван-чая и настроились на ночёвку.
– Утро вечера мудренее, – произнёс Пороша.
