Все Глейгримы действовали заодно, когда случалась беда, напоминая Форестов, и это пробуждало у Верда зависть.

Флеймы были куда менее дружными, если не сказать грубее. Дарон Флейм любил своих братьев и сестру, он обожал детей, но к более дальним родственникам относился с опаской, недолюбливал, а в отношении многих и вовсе считал, что их давно пора отправить подальше. Родня шестой ступени редко присутствовала на каких-то праздниках, а уж восьмую и далее не знали даже по именам. Отец Верда отличался довольно добрым нравом, он был первым из рода, кто за последние три сотни лет старался обеспечить ближайших родственников, переживал о них и помогал им.

Зейир, дядя Верда, являл собой пример типичного представителя их Династии – он был груб, зол, хотел получить все и сразу, он не чурался использовать для этого своих детей и братьев, и, пожалуй, единственными людьми, которых он на самом деле любил, были его наследник Ласс и отец, что умер уже много лет назад. Даже дочери не получали от отца достаточной любви и заботы, что уж говорить о племянниках?

Верд раньше относился к семье не лучше, чем Зейир, и теперь жалел об этом. Быть может, страх, что его станут пытать или избивать и унижать как врага, повлиял на лорда, может, это произошло из-за вынужденного отказа от привычного образа жизни, а может, беседы с Раялом и уйма свободного времени помогли ему начать думать о чем-то, кроме развлечений. Скорее всего, на сына лорда Флейма повлияло, пусть и в разной степени, все перечисленное.

Настолько, что он решил довериться врагу и рассказать свой секрет.

С самого детства, когда Верд боялся темноты, он познал, что способен управлять пламенем. Когда наследнику было пять, над ним смеялись и говорили, что у лорда богатое воображение; когда ему исполнилось двенадцать, его уже называли умалишенным и советовали Дарону отправить сына лечиться на Остров. В пятнадцать Верд понял, что все свои способности, чувства и мысли следует убирать куда подальше и никому никогда не показывать. В шестнадцать он нашел более простой способ не страдать от собственной уникальности, которую требовалось скрывать, – он начал развлекать себя, как только мог придумать. Верд делал все, чтобы не терзать себя размышлениями, ведь стоило ему выйти из себя, как любой источник огня поблизости становился причиной разрушений.

У дяди он научился, как именно следует плевать на окружающих и семью, у рыцарей – как должно нарушать обеты, у матери – что вес имеет лишь мнение мужчин-лордов, все простолюдины – рабы и ничтожества, а женщины, будь они хоть королевами, живут лишь для того, чтобы служить Богам, мужу и своим детям.

Хорошо, что пересматривать свою жизнь ему пришлось в двадцать, а не позже, и ему достались самые тактичные, вежливые и любезные недруги, каких только видывал свет. Убежденный матерью в своей безупречности и уникальности, силе, обаянии и непревзойденных воинских качествах, Верд испытал ужас, когда его ранили, и еще больший страх, когда он был вынужден бежать прочь из осаждаемого замка. Он, лучший в ориентировании на местности, заплутал и угодил в плен, но и на этом все не закончилось. Его мировосприятие менялось.

Теперь он был свободен. Раял заставил лорда Флейма посмотреть на жизнь иначе, а после, когда Верд перестал желать возвращаться домой и к привычному образу жизни, отпустил его. Собрат по несчастью, такой же одаренный враг, которого так же не понимали, рассчитывал на его помощь. И Флейм понял, что должен сделать – в первую очередь было необходимо остановить войну.

– Слыхали-то, наш лорд мертвецам спать мешает… – К подобным разговорам свита, что была выделена лордом Глейгримом для безопасного путешествия Верда до Файрфорта, возвращалась по десятку раз на дню.

– Нельзя так. Боги не зря покарали предков евонных. Все лорды мрут быстро! – авторитетно заявил крупноносый воин с широким лицом.

– Проклятие это, да, не иначе. Не должен никто мертвых-то тревожить, – согласился худощавый человек с веснушчатым лицом.

– Слыхали, люд от лорда нашего побежал? – вклинился молодой юноша в разговор.

Верд повернул голову в сторону беседовавших, чтобы ничего не пропустить.

– Да, слыхали! Говорят, многие побежали. К врагам нашенским.

– Деревень с десяток с места снялись, да все разом. И в городах люд боится лорда нашенского, бегут; сколько могут на себе таскать, то и несут.

– А ты сам-то чего не бежишь? Не страшно?

– Страшно. Но куда ж бежать, здесь дом мой, семья, дети растут, лорда любят, служить ему хотят… И не пугаются ж его проклятия, малые еще, не понимают ничего.

– А мне не страшно! – Отважный молодой боец горделиво выпрямился в седле. – Лорд наш хороший. И еду нам дает, и семья моя его жалует – ежели обкрадывают иль припасов не хватает, он все решает. И мы-то не просто так тут ездием, нам-то платют, и хорошо. Дом свой рядом с отцовским построю да скотину куплю. Жену найду – а чего ж мне с таким богатством-то не найти? Нет, я от лорда никуда не денуся, война кончится, так я главным богачом в деревне стану, лучшим. Самый завидный жених буду, не иначе!

– Если выживешь! – Мордастый засмеялся. – Видел я давеча, как ты мечом махаешь, – все ж враги от смеха полопаются.

– Это ты прав, Пач, – согласился мужчина с веснушками. – Мы ж не первый год же у лорда, уж всего навидалися. Это ты молодой еще, полгода назад меч понял каким концом держать и вообразил себе… Ох, не проживешь ты долго, дуралей, ежели учиться не будешь.

– Я не дуралей! – обиженно воскликнул юноша. – А вы трусы, раз от лорда бежать думаете! Подумаешь, мертвые ходят снова, они же не нас трогают, а врагов.

– Вот ведь болван-то! Не понимаешь ты, Зак, ничего. Недавно от мамкиной груди оторвался, вот и храбришься. Эт сейчас они нас не трогают, а враги кончатся али люд начнет недовольство свое высказывать, да сразу ж они нас хвать! И сожрут.

Худощавый и двое его более молчаливых приятелей, что только поддакивали, закивали. Они поддерживали своего товарища, но, как думалось Верду, боялись лишний раз высказать что-либо плохое про страшного потомка проклятого короля.

– Я взрослый! Мне уже шестнадцать, и я многое повидал. И в людях я разбираюсь – лорд наш хороший, не станет он мертвецами нас травить.

– А кто запретит-то ему?

– Зак, ты подумай, каково своих погребенных же ж видеть. Оплакали родители дитя свое, а лорд наш оп, и отец, что сражается, сынка своего снова видит. Да от такого поседеет папаша да в обморок брык! А ежели души деток он потревожит? А дети-то были ж среди толпы той, совсем малые. Грех это. Боги забрали их к себе, и большого, и малого, и слабого, и сильного, а лорд нашенский против Богов идет. Не пожалеют его!

– Борется он, как может. – Зак обижено раздувал щеки, он был один против толпы. – Я рад, что лорд сильный. Он всех победит и нам за помощь благодарен будет!

Молодого воина еще долго пытались убедить, вещали о том, что он не понимает жизни, но Зак упорно стоял на своем. В итоге к нему присоединилось еще несколько таких же упрямцев.

Верд поразился – да, народ покидал лорда, но те, что провожали его, хоть и возмущались, боялись и ругали Раяла, не собирались уходить. А Зак и его сторонники проявляли невиданную верность. Интересно, найдется ли среди подданных отца Верда, простолюдинов, не приближенных к лорду, хоть один такой же преданный юноша?

Стоило лишь приблизиться к одному из захваченных Флеймами замков, как Верда и его отряд чуть было не расстреляли лучники со стен. Благо среди оставленных в крепости людей были и те, кто знал похищенного лорда в лицо. Теперь его дорога стала безопаснее, пища – лучше; наследнику Дарона выделили даже слуг, чтобы облегчить его быт.

Поначалу он радовался – лорд соскучился по помощи простолюдинов. Теперь его кормили, разве что не жевали за него, мыли, обстирывали; его снова окружали девы, что были совсем не прочь развлечь богатого и знатного человека. Были и те, кто противился, но боялся за свою жизнь и потому был готов подчиняться. Столько вина, сколько взяли с собой на путь до столицы, хватило бы на небольшой пир, и Верд мог ни в чем себе не отказывать. Два дня радости и чревоугодия подошли к концу, сменившись осознанием – это не то, что ему нужно.