— Привет, ребята! Надеюсь все вы хорошо проводите время. Меня зовут Линси, и я пою в “Clockwork Hearts”. — Переборов желание закрыть лицо обеими ладонями и умереть на месте, я только улыбнулась, и продолжила уже более уверенно:

— Я хочу поблагодарить каждого, кто отдал свой голос за нас в этом году. Именно наша фанбаза дала нам шанс построить карьеру и жить тем, что мы любим больше всего на свете — музыкой. Вы сделали возможными наши самые безумные и невыполнимые мечты. Вы дали нам шанс стоять сейчас на этой сцене. Спасибо вам! Спасибо Дилану Розенбергу и Чарли Спеллингу за то, что поверили в меня и дали шанс. Мне — неизвестной девчонке из крошечного городка, с ужасными, прости Господи, записями. Спасибо всем и каждому, кто принимал участие в создании “Слава/Бесславие”. Спасибо!

Я отошла от микрофона, уступая слово остальным, и глубоко вздохнула. Мой взгляд зацепился за первые ряды, где сидели “The Hopeless Empire”. Ричи сидел на своём месте рядом с Мэттом, но не слушал парня, говорившего что-то прямо ему на ухо. Он смотрел на нас, и я могла бы поклясться, что он улыбался.

Когда все сказали по несколько слов благодарности, мы дружно отправились в вип-лаунж комментировать свою победу “Жести” и всем присутствующим изданиям, после чего пошли фотографироваться к огромному полотну “Жесть — 2017″ со статуэтками в руках. Скай то и дело отпускал едкие комментарии в ухо Алекса, переклонившись через меня, и мы то и дело фыркали. Закончив с фотографиями, парни сразу сбежали в гримерку, готовиться к предстоящему выступлению, а я застряла Ником и Шелли — полевыми репортерами бекстейджа. На меня было направлено сразу две камеры, а яркий свет уже начинал раздражать, но ничего с этим поделать я, увы, не могла — нужно было дать так много интервью, как только смогу, чтобы уже утром красоваться во всех возможных изданиях. В конце концов это моя работа.

Шелли влюблёнными глазами посмотрела на мои туфли:

— Линси, туфли — просто произведение искусства, где ты их взяла?

Я фыркнула:

— Это Занотти, детка. Королева я, или кто? — Мы наигранно рассмеялись, а Ник продолжил:

— Мне больше нравится костюм.

— Костюм я стащила у Кайла, — тут же ответила я.

— То есть, эти слухи о вашем романе — правда?

— Нет, ни в коем случае, Ник. Мы с Кайлом — большие приятели, только и всего.

— А как же все эти намёки в “Танцах...”?

— Мы давно хотели спеть вместе, — я пожала плечами, уже собираясь намекнуть, что мне пора, когда Шелли задала очередной вопрос:

— А как насчёт слухов о твоём романе с Красавчиком Ричи?

Я рассмеялась:

— Знаете, я бы дала вам развёрнутый комментарий на эту тему, но мне пора в гримерку — нам через полчаса закрывать всю эту богадельню.

Подмигнув репортерам, я направилась в сторону гримерок, когда Шелли вдруг догнала меня:

— Линси, постой!

Обернувшись, я дежурно улыбнулась девушке. Шелли немного замялась:

— Я насчёт вашего шоу...

— Что-то не так? — Я забеспокоилась, ведь до выступления оставалось всего минут сорок — что угодно могло пойти не так.

— Нет, нет, всё окей, я просто... хороших билетов совсем не осталось, а моя младшая сестра очень хочет сходить, и...

— А, ты про “Риверспринг”! Как твоя фамилия?

— Николсон, — выпалила Шелли и густо покраснела.

Я достала телефон из сумочки и быстро написала Чарли.

— Наш менеджер обо всём позаботится. Сестричке привет! — В конце концов, надо поддерживать наилучшие отношения с журналистами, мало ли что? Я ещё раз дежурно улыбнулась ей, и уже хотела продолжить свой путь до гримерок, но снова не успела, и только изо всех сил закатила глаза, когда услышала за спиной голос Алексы:

— Благородная Линси, которая получает всё!

— Прошу прощения? — мой тон, скорее, говорил: “Иди к чёрту!”, но Алексу это не остановило:

— Скажешь, нет? Награды, закрытие церемонии, концерт на грёбаном стадионе...

Я смотрела на неё и не верила, что она — такая же чёртова артистка, как и я — говорит всё это.

— Я добивалась всего этого каторжным трудом, — процедила я, наконец, — думаю, ты, как исполнитель, прекрасно знаешь, что такое каторжный труд, Алекса.

— Ну разумеется, — фыркнула она, — ты получила всё, чего заслуживала. И чего не заслуживала — тоже.

Шелли, всё так же стоявшая рядом и ловившая каждое наше слово, с очень маленькой вероятностью могла и не понять, о чём Алекса говорит. Но я прекрасно поняла, и не собиралась обсуждать Красавчика на глазах у пяти сотен журналистов. Посмотрев по сторонам, я только тяжко вздохнула — на нас, стоящих посреди красного ковра, уже стали обращать внимание. Фотографы и операторы подбирались ближе, и я прекрасно понимала, что этот фарс давно стоит заканчивать. По правде, его не стоило и начинать. Но не сказать ни слова напоследок я просто не могла:

— Алекса, милая, иди поиграй с кем-нибудь. Мамочке нужно закрывать церемонию.

Мне правда не стоило этого говорить. Но когда ты так сильно винишь кого-то в своих личных неудачах, просто невозможно удержаться, и не ткнуть человека носом в свой очевидный успех. Я просто не могла промолчать и оставить последнее слово за ней. Хоть и должна была. И это всё, о чём я успела подумать, прежде чем она вцепилась мне в волосы.

Боль была просто ослепляющей. Я была уверена, что когда она наконец решит отпустить, мой скальп останется в её руке. Чёрт возьми, всё произошло в долю секунды, слишком быстро, чтобы я могла сориентироваться и не дать ей испортить мою прическу. И свою реакцию я тоже не смогла сдержать.

С ранних лет я знала, что цепляясь за руку нападающего, ты только раззадоришь его. Ведь человек поймет, что тебе больно, и расценит этот жест, как мольбу о пощаде. А значит, попытается сделать ещё больнее. Я не стала хватать Алексу за руку, нет. Я приняла самое худшее решение из всех возможных: схватившись за её волосы в ответ, я ударила девушку под дых свободной рукой. Потеряв способность вдыхать, Алекса ослабила хватку и согнулась пополам, норовя сползти на красный плюшевый ковер, и сжаться в клубочек. Отовсюду мелькали вспышки, радостный галдеж репортеров, поймавших сенсацию, заглушал звуки из зала, а Алекса, словно в замедленной съёмке, оседала на пол, ловя ртом воздух. Я не могла позволить ей упасть. Как бы сильно ни ненавидела её. Сжав её предплечья, я подошла вплотную, позволив опереться на себя. Алекса вяло брыкалась, но я держала крепко. Уткнувшись лбом в её лоб, я прошипела:

— Уймись, идиотка, и так завтра будем во всех новостях.

И она меня услышала. Обмякнув в моих руках, она пыталась просто дышать, а когда дыхание восстановилось, чуть отстранилась. Я тоже отошла на полшага, не выпуская, впрочем, её рук:

— Всё, успокоилась?

— Я так сильно ненавижу тебя, — Алекса горько поморщилась, и я расценила это как полную капитуляцию, отпустив её.

— Ненавидь потише, сделай одолжение, — вяло отозвалась я. И в следующую секунду щёку словно ошпарило кипятком — Алекса влепила мне пощёчину. Хлесткую и обидную. Такую же, как я сама совсем недавно отвесила Красавчику. И я наконец поняла, почему там, на нашей премьере, Ричи не стал растирать горящую огнём щёку. Он просто не хотел показать, насколько сильно моя пощёчина его задела.

— Мне жаль тебя, Алекса, — выплюнула я, и хотела уже уйти наконец, но снова не ушла. Вскинув голову, я посмотрела ей прямо в глаза. Возможно, впервые в жизни. И не смогла сдвинуться с места.

Летом перед моим выпускным классом, мы с Кэшем придумали новое развлечение — покупали упаковку петард в местном супермаркете, и отправлялись на поиски наиболее привлекательной кучи дерьма (по правде говоря, мы удовлетворялись первой попавшейся, но не прекращали поиски идеала). Кэш, благослови его Господь, отважно стоял в сторонке, пока я с азартом нашпиговывала дерьмо петардами, а затем поджигала. И почти ежедневно мы упражнялись в тщетности — покупали десять петард по двадцать центов за штуку, и пытались взорвать собачье дерьмо, чтобы оно красиво разлетелось во все стороны. Но дерьмо, по одному ему известной прихоти, разлетаться не спешило. Или разлеталось не так эффектно, как нам виделось.