Ни разрушительная вечеринка, ни визит в Уотердип его тоску не развеяли. Напротив, только усилили. Он чувствовал ее ровно с того дня, как Касавир женился, а также после случая, когда тот не пошел с ним в бар выпить всего-то по пинте эля.

Фила никак не могло покинуть чувство обиды и черного предательства, и он много раз обдумывал, что же скажет Касавиру, когда тот наконец-то вернется из своего медового месяца (разумеется, Фил прекрасно знал, что второго шанса не будет – он либо выскажет все, о чем думал, либо ему придется унизительно сознаться, что скучал).

Тем не менее, мысль, что теперь он сможет слегка оживить отдых этого зануды, ему очень нравилась, и, бредя по затененной и тихой улице Уотердипа, он подумал, что оказался в городе именно ради этого.

Но тишина, уединение, страшное похмелье, а также милые домики, увитые плющом, только усиливали его головную боль и почему-то способствовали вовсе не планам мести и воссоединения, а все еще тоскливым мыслям, что теперь его дружба с Касавиром никогда не будет такой же, как прежде. Домики с колышущимся на веревках бельем и геранью в окнах, означали семьи, а зрелище чьей-нибудь счастливой семьи каждый раз нагоняло на Фила уныние. А когда дело касалось Касавира, он был и вовсе убежден, что навряд ли хоть один брак зануды продлится столько же, сколько их дружба, а именно: тридцать два года, черт возьми!

Он подумал, что все еще не готов осуществить свой план. Хотя бы, потому что плана не было, и для начала ему требовалось избавиться от назойливого ночного дятла, который явно хотел пробить дыру в его черепе. После Филу требовалось тщательно обдумать, каким скучным бывает семейный секс (в данный момент ему было совершенно плевать, что к Касавиру это не относилось), и насколько хорошо дела идут у него самого. То есть, ему было нужно залить похмелье и хорошенькая девушка. Точнее, бордель, и хорошенькие проститутки.

Но только после того, как перестанет трещать проклятая голова. Фила не покидало чувство, что он несет на плечах аквариум с кипящей на солнце жидкостью, которая вот-вот разорвет на кусочки его несчастный череп.

Он знал, что у него осталась куча денег, которые он мог потратить на девок, которым платили не только за дело, но и за то, что они умели. Да-да. И не только в сексе. К услугам прилагался разговор. Прямо сейчас ему отчаянно требовалось излить душу уже который раз, так как вчерашние собутыльники (о, это он помнил совершенно точно!) под конец вечера перестали слушать, что он им говорит, и Филу это категорически не нравилось. У него точно были проблемы посерьезнее, чем у этих разбалованных козлов, которым родители не давали денег на грифонов! Он был обязан найти хоть каплю сочувствия в этом чертовом городе!

Фил знал, что где-то в порту есть отличный бордель с прекрасными женщинами и, как говорили, «внимательным отношением к клиентам». Он вечно говорил Касавиру, что вот этого-то ему иногда и не хватает – внимательности! Особенно от лучшего друга, который начал носиться с Аланной так, словно это была последняя женщина в его жизни!

И плевать на цены! Он обязан залечить свое горе, и обязан придумать действительно хороший план, поэтому не собирался напиваться из-за этого черт знает где и черт знает с кем!

Фил подумал относительно того, что понятия не имеет, как зовут людей со вчерашней вечеринки, кашлянул, и понял, что погорячился. Кроме того, он не мог понять, как перешел от мыслей о том, что семьи нагоняют на него тоску, к шлюхам, и обратно к свадьбе Касавира, но решил, что дело в похмелье.

Он подумал еще раз, что пьянок вместе с Касавиром, как это было когда-то давно, ему не светит больше никогда. Потому что Аланна то, Аланна се, и, разумеется, эта фраза, звучащая, как приговор: «Фил, я теперь женат!» - надо сказать, произнесенная с таким возмущением, словно он предложил ему секс на троих с какой-нибудь девицей. Чего он, разумеется, не сделал бы – хотя бы, потому что знал заранее, что Касавир и так откажется. Даже если бы не был женат.

Фила не волновало, что он преувеличивает. Тем более долбанутые птицы вокруг него пели так громко, солнце так сияло, а голова так раскалывалась (в том числе от запаха чудовищно ярких цветов), что если бы кто-нибудь спросил его о чувствах прямо сейчас, Фил со всей уверенностью ответил бы, что его раздражение и тоска просто не знают границ. И что пока не погасят солнце и не заткнут птиц, больше всего ему хочется лечь и умереть либо от печали, либо от головной боли, причем больше от второго, а первое иллюзорно.

Двигаясь по как можно более тихим улицам и перебегая из тени в тень, жуя пучок петрушки, который он где-то достал, Фил медленно, но неуклонно достигал места вожделения и сокровищницы отдохновения от горестей.

«Кстати, откуда петрушка?..»

Он вытащил веточку изо рта, а из кармана штанов – целый пучок, живописно растрепавшийся, как букет. Фил задумчиво посмотрел на находку, повертев ее в пальцах.

«Кажется, я мимо рынка проходил?.. Или нет?.. Или это со вчерашнего дня?..»

Он пожал плечами, сунул петрушку обратно в рот и двинулся дальше, спрятав руки в карманы и тихо посвистывая под нос песенку «это-был-не-я», но моментально прекратил – еще одного свиста его голова просто не выдержала бы.

Бордель выглядел неприметно, но Фил догадывался, что внутри все будет прекрасно, и так оно и было: даже более чем прекрасно. Первый этаж и вовсе напоминал таверну с большими светлыми окнами. Главное отличие от таверны состояло в крайне симпатичных официантках и пристально следящей за всем происходящим женщиной.

С утра внизу стояла тишина. Какой-то мужик с чопорным видом пил кофе, второй поспешно жевал завтрак.

Фил втянул носом чарующий аромат лекарства, которое прямо сейчас излечило бы его лучше любой выпивки.

«Это запах счастья».

Приличное заведение, не то, что эти притоны, где шлюхи сразу забирались на колени (хотя иногда он был и не против этого).

Он подошел к женщине, которая окинула его изучающим взглядом, и сразу оперся на ее стойку обоими локтями, выложив золотой. Почему-то понадеявшись, что пахнет от него только петрушкой. Именно сейчас Филу показалось, что будет в высшей степени неловко, если именно такая красотка, с таким декольте и такими алыми губами, и глазами, и кожей, как будто выглаженной магией, учует запах разочарования и перегара.

«Так, погоди».

Он смерил взглядом хозяйку заведения еще раз. Неопределенно притягательный возраст, чувственный алый рот, гладкая кожа, идеально сидящее платье с отличным декольте, сложное сооружение на голове из блестящих темно-каштановых волос. Глаза, подведенные черной краской и обещающие самый лучший секс в его жизни. Светлые глаза.

«Да она похожа на его бывшую стерву!»

- Короче, - голос звучал хрипло. Он поскреб щетину. – Доброе утро. У меня просто охрененное похмелье, поэтому я хочу кофе и утешение. У меня лучший друг женился. Это тоже вам, да, - он положил на стол пучок петрушки. – Мне кажется, букет для нашего знакомства я где-то потерял.

Изящные брови женщины слегка удивленно приподнялись, и тут же опустились. Она расплылась в прекрасной улыбке:

- Здесь все ищут утешение от страданий, милый, - она грациозно указала ему на столик в тени стены, где ему не било бы в глаза гребаное солнце. – Десять золотых, и ты можешь получить лекарство от всех своих болей. Поговори, и можешь не только говорить, а исполнить все свои мечты, не торопясь. Выбери себе собеседницу, и плати вперед.

Филу показалось, что он готов испытать оргазм только от одного воркующего голоса этой мини-стервы-похожей-на-Офалу, который обещает ему сейчас все и сразу: и снять похмелье, и внимание, и секс.

«Это самый шикарный бордель, где я был, точно. О, Латандер, я бы сейчас и двадцать отдал за кофе».

От очередной незнакомой улицы, возникшей вокруг нее, Аланне захотелось заплакать от злости и отчаяния. Она не имела ни малейшего понятия, куда идти, потому что с каждым перемещением менялись даже стороны света, и Аланна полностью потеряла ориентацию в пространстве, которая и без того была весьма слабой.