– А ещё прилюдно оскорбил покойника и его лучших студентов. Что, по-твоему, я сейчас намерен сделать?

Он стоял в полуметре от меня. Нет, не стоял – нависал. Я сумел оторвать тупой взор от пола и посмотреть ему в глаза. Тонуть, так с гордо поднятой головой.

– Полагаю, вы достанете «список на расстрел» и внесёте в него мою фамилию.

Никаких морганий и дрожащего голоса. Я внушил себе, что у нас игра, кто кого переглядит.

– Наверняка чертовски обидно сойти с корабля после пяти лет успешного плавания, в каких-то паре миль от берега?

«Хрена лысого ты угадал, дядя!» – едва не сорвалось с моих уст, но я сумел промолчать.

– А вот и не угадал! – неожиданно изрёк Николай Павлович. – Прежде всего, я пожму тебе руку. За искренность – самое дефицитное качество нашего общества.

Ожидая подставы, некоего особо извращённого перевёртыша, я не сразу, но всё же ответил на рукопожатие. Оно оказалось настоящим. Проректор прочёл не озвученный вопрос в моих глазах и заговорил:

– Думаешь, один ты ненавидел Антонова? Этого расплывшегося извращенца-педофила. – Он пожал плечами будто оправдываясь передо мной. – Ненависть приходилось скрывать, если ты не хотел лишиться работы и перспектив. Ты и сам молчал, не желая вылететь из университета.

– Выходит, я не отчислен?

Николай Павлович снова подошёл ко мне и положил руку на плечо:

– Будь жиробас жив, я бы вышвырнул тебя с позором, прилюдно и не раздумывая. Таковы законы мироздания, не обессудь. Но теперь он зарыт в могиле вместе со своими законами. Иди готовься к защите диплома, парень. Это куда важнее, чем обсуждать мертвецов.

Тут мне стоило сплясать лезгинку или подпрыгнуть на пять метров без шеста, но вместо этого я продолжал стоять, обронив лишь дежурное «отлично». Я ведь не принял пластину радости, чего же вы ожидали?

***

– Так и сказал?? – Нат выпучила глаза. Удивляться она ещё умела.

– Ну и дела, – протянул Макс, продолжая лениво листать спортивный журнал. И добавил, не поднимая головы: – Это событие надо отпраздновать.

Мы сидели на кухне вчетвером и пили чай. Макс встречался с Женей, подругой и сокурсницей Нат. Их отношения длились уже больше полугода, в то время как стандарт университета – пара-тройка месяцев, а у кого и дней. Но не думайте, что в мутных водах однодневных чувств завелись натуральные раки-однолюбы. Поэзия прошлого давно умерла, теперь царствовала скупая проза настоящего. Макс весил под девяносто килограммов при росте метр шестьдесят пять, а у Жени было лицо мартышки, у которой отобрали банан. Короче, мало кому, кроме друг друга, они вообще были интересны. Любому парадоксу можно найти объяснение.

– Тоже мне событие, – сказал я и махнул рукой. – Думаете, мне так важен этот диплом? Ещё один накопитель пыли очередного студента, чьё место в этом насквозь фальшивом обществе давно предопределено.

– О, началось! – Макс отбросил журнал на стол. – Иди выпей яда или спрыгни с крыши небоскрёба. Какого чёрта ты до сих пор обременяешь своим присутствием это фальшивое общество и вливаешь нам в уши свои депрессивные речи?

– У него просто творческий кризис, – тут же вставила Нат. – Сколько ты не можешь дорисовать «Закат в лагуне»? И как давно не написал ни одной рифмы?

– Очень долго и очень давно, – признался я.

– А всё потому, что Вано отныне предпочитает творить без пластин вдохновения, – пояснила Нат. – Он уже давно в стадии бесконечной ломки, но всё равно упорно противится неизбежности.

– Это печально, – сказал Макс, одарив меня лживо-сочувственным взглядом. – Боюсь, без них у тебя ничего не выйдет.

– А я слышала, – возразила Женя, – что если долго и постоянно стимулировать без пластин атрофированные чувства, то со временем они вернутся к естественному состоянию.

– Это всё сказки, – отмахнулся Макс. – Официально таких случаев пока не зарегистрировано, поэтому обратной дороги ни у кого из нас нет, – помолчав, он добавил свою любимую цитату: – Мы – дети Мегаполиса, а родителей не выбирают.

– Ты действительно настолько глуп, что веришь в официальные версии? – спросил я и вылил остатки чая в раковину.

– Даже если кто-то и слезает с пластин, то почему мы ничего не знаем о них? Где все эти герои? Одни только беспочвенные заявления, не подтверждённые фактами.

– Сдаётся мне, – предположила Нат, – Мегаполису нерезонно освещать такой героизм. Фактор несчастного случая и внезапного исчезновения личности никто не отменял.

– Вот об этом я и говорю.

– Нат абсолютно права, – сказал я и ткнул пальцем в мягкое плечо друга. – А ты, Рыхлый, говорил не об этом.

Немного поразмыслив, Макс продолжил наседать на меня:

– Но давай разберёмся с тобой. Ты ни с кем никогда не встречался, весёлым компаниям предпочитаешь уединение за холстом. А я твой единственный друг, да и то потому, что встречаюсь с лучшей подругой твоей сестры. И при этом к двадцати двум годам ты умудрился стать таким же зависимым от пластин, как и все остальные. Где логика, не пойму?

– Ошибки подростково-пубертатного периода, – процедил я и направился к выходу.

Однако Макс вошёл во вкус и не думал меня отпускать.

– Окей, допустим. Но а сейчас-то ты зачем продолжаешь свой бессмысленный бунт под названием «Иван Скорпинцев против всех»? Чего ради?

– Чего ради? – переспросил я и задумался. – Ради свободы.

Макс откинулся на спинку стула и закрыл лицо рукой:

– Пресвятые угодники, о какой свободе ты ведёшь речь?

– Он про общины натуралов, – снова за меня пояснила Нат. – Макс, разве ты не знал, что иллюстрирует «Закат в лагуне»? Влюблённая пара на берегу тропического острова. По-настоящему влюблённая.

– Общины натуралов? Вы серьёзно? – Макс натянул улыбку. Вышло неубедительно. – Так они тебя и приняли. Ведь ты для них – фальшивый человек, синтетик. Как ещё они нас называют?

– Да плевать как. Сейчас я могу быть для них кем угодно, главное – кем я стану завтра.

– О! – только и выдавил из себя Макс.

Я вернулся в свою комнату, закрыл дверь и уселся перед незаконченной картиной. Пошёл четвёртый месяц тщетных попыток завершить начатое. Оставалось, по сути, не так много работы, но, перестав принимать пластины, я боялся, что не смогу творить так, как раньше и испорчу картину. Этот страх болезненно впился в душу острыми когтями и не желал отпускать.

В тот день ничего не изменилось.

***

Защита диплома прошла успешно. Отчислили только самых тупых и ленивых. Я не удивился, узнав, что в список вошли почти все «голубки» усопшего ректора. Палыч не церемонился, получив власть.

Второй раз за пять лет я отправился на студенческую вечеринку в ночной клуб. Прошлый случился на первом курсе во время так называемого посвящения, после которого я твёрдо решил, что вечеринки – не моя стихия. Но на сей раз повод казался весьма убедительным. Как-никак выпускной.

Часа два мне было весело, я плясал на танцполе, шутил и смеялся. Затем, когда действие пластины веселья закончилось, я не стал принимать следующую, а взял два бокала виски и занял свободный диван в тёмном углу, где кислотной музыки и едкого сигаретного дыма было меньше всего. Время замедлило бег, я взирал на происходящее и думал о жизни и перспективах. О том, что, если ничего не изменится, мне, рано или поздно, предстоит влиться в струю. Устроиться на работу, которую я буду ненавидеть, пока не приму пластину интереса. Писать картины и стихи, пока однажды вечером, забыв напичкать себя вдохновением, я не посмотрю на них безразличным взором и не сожгу на костре. Жениться на девушке, которая будет любить меня по графику – восемнадцать часов в сутки и ни часом больше.

Я уже намеревался уйти из клуба, как в мой тёмный угол завалилось сразу человек восемь. Всем едва хватило места, пришлось тесниться.

– Мой друг художник и поэт, – заговорил Макс, устроившись рядом и обняв меня за плечо. – Отчего ты невесел?