— Нет.

        Теперь моя очередь взглянуть на нее дважды.

        — Нет?

        Она вызывающе вздергивает подбородок, глаза сверкают.

        — Это секрет.

        — У тебя нет от меня секретов.

        — Да, у меня есть. — она кладёт голову мне на руку. — Я не могу допустить, чтобы ты потерял ко мне интерес.

        — Поверь, этого никогда не случится.

        — Все еще нет. Ты нуждаешься в вызовах, не забыл? Я буду этим вызовом и даже больше.

        Я улыбаюсь про себя. Вот почему Эльза единственная в своем роде. Вот почему она всегда будет моей.

        Никто не понимает меня так, как она.

        Ее дыхание успокаивается, и она зевает.

        — Я бы убила ради еды сейчас.

        А затем ее глаза закрываются. Ее стройное тело прижимается ко мне, а грудь поднимается и опускается в устойчивом ритме.

        Наверное, я ее измотал. Это было моей целью с самого начала.

        Единственный способ отвлечь Эльзу от мыслей о темной реальности это занять ее чем-то. Вот почему я заявил права на ее девственную задницу, повторно кончил в ее киску, а затем попробовал ее на вкус, еще больше расслабляя ее.

        Она заскулила, сказав, что ей придется вернуться к йоге, если я продолжу трахать ее в разных позах.

        Я убираю светлые пряди с ее лба и целую в макушку.

        У нее так громко урчит в животе. Она вздрагивает и тихо стонет.

        Я сказал, что Агнус вернется, но прошло уже почти два дня.

        Мое первоначальное рассуждение состоит в том, что он не сделает ничего такого, что полностью лишит его милости Итана. Оставить нас здесь на два дня это крайность, даже если он хотел преподать Эльзе урок и заставить ее не говорить о смерти матери.

        Хотя я все еще уверен, что он не стал бы рисковать гневом Итана.

        Неужели он как-то просчитался?

        Пока я отвлекал Эльзу сексом, мы оба теряем энергию. Мы неплохо можем выжить на воде, прежде чем это станет проблемой. Нам повезло, что здесь не так холодно, как снаружи, но я чувствую, как холод от пола проникает сквозь мои кости.

        — Ты сожалеешь об этом? — шепчет она, ее крошечные ручки сжимают мою руку.

        Мне нравится, как она держится за меня изо всех сил. Все ее тело прижимается к моему, как будто это самое естественное место.

        — Сожалею о чем? — я спрашиваю.

        — Что узнал меня. Преследовал меня. Все это. — у нее перехватывает дыхание. — Если бы ты держался от меня подальше, тебя бы здесь не было.

        — Я ни о чем не жалею, милая, и меньше всего о том, что знаю тебя.

        — Ты сказал, что сожалеешь о двух вещах из прошлого, а третья вещь это я.

        — Хм. Ты запоминаешь все, что я тебе говорю?

        — Да, — криво усмехается она. — Думаю, да.

        Я подумываю о том, чтобы не говорить ей, но бесполезно строить стену между мной и Эльзой. Кроме того, лучше отвлечь ее.

        — Когда я был ребенком, я всегда хотел сказать Алисии, чтобы она оставила Джонатана. Я этого не сделал, потому что видел, как сильно она его любила, и сожалею, что промолчал. Мое второе сожаление: что я не боролся за то, чтобы остаться с тобой, когда ты вытолкнула меня из подвала. Мое третье сожаление: что я поверил, что ты мертва, и не искал тебя. — она молчит, но кивает. — Что насчет тебя? — медленно спрашиваю я. — Есть какие-нибудь сожаления?

        На секунду мне кажется, что она снова заснула, но затем ее тихий голос доносится до меня.

        — Я сожалею, что не рассказала папе о том, как тонко мама издевалась надо мной. Она взяла меня поплавать в озере, в котором утонул Илай, и держала под водой, пока я не подумала, что умру. Она ударила меня, когда я ее не послушалась. Тогда я ничего не рассказала, потому что боялась, что папа разозлится на нее и они поссорятся. Это было неправильным поступком. Если бы папа знал о ее обращение со мной, он бы отправил ее в клинику. Она бы не причинила вреда Ноксу, Тил и тебе.

        — Ты была ребенком и любила свою мать.

        — Думаешь, любовь дает право на компромисс?

        — Я не знаю. Твое мнение?

        — Иногда, да.

        Она крепче обнимает меня, рассказывая о своем детстве и воспоминаниях, которые так долго подавляла. Большинство из них счастливые, о ее старшем брате и отце и даже о дяде Редже и дяде Агнусе.

        Разговоры это ее способ отвлечения.

        Я заставляю себя сосредоточиться на ее словах, а не на том, как сильно хочу раздвинуть ее ноги и трахнуть еще раз. Единственная причина, по которой я останавливаю себя, заключается в том, что нам нужна энергия, которая у нас осталась.

        Выживание это такая сука.

        — Я рада, что встретила тебя тогда, — говорит она через некоторое время. — Ты был моим светом во тьме.

        Моя грудь расширяется от смеси странных чувств. Я никогда не думал, что настанет день, когда Эльза назовет меня своим светом, даже в прошедшем времени.

        Я всегда был тенью ее самых темных желаний, и думал, что меня это устраивает. Оказывается, я эгоистичный ублюдок, который хочет всего этого. И ее свет, и ее тьму.

        Ее лучшее и ее худшее.

        Ее все.

        — А теперь? — я спрашиваю.

        — Теперь ты просто ты, — вздыхает она.

        — В смысле?

        — Это значит, что ты сводишь меня с ума, черт возьми, но мне нравится каждая секунда этого.

        Я ухмыляюсь.

        — Тебе нравится каждая секунда этого, да?

        — Да, придурок.

        Она толкает меня, но затем впивается пальцами в мой пуловер и притягивает меня ближе, прижимаясь щекой к моей руке.

        Ее кожа теплая.

        — Я имел в виду это на днях, любовь ко мне это дорога в один конец. Ты не можешь вернуться.

        — Ох, я знаю.. я не стану возвращаться... — ее голос звучит тихо.

        Она снова засыпает. Мы остаемся в таком положении в течение получаса, пока она не начинает что-то бормотать во сне.

        — Эльза?

        Я касаюсь ее щек и замираю от сильного тепла на них. Я думал, что румянец и жар из-за секса.

        У нее жар?

        — Эльза, открой глаза.

        — Я люблю тебя, Эйден. Я действительно, действительно люблю тебя.

        Она еще раз сжимает свои маленькие ручки в моем пуловере, прежде чем они падают на ее бок.

        Черт! Черт!

        Я беру ее руки в свою; их тоже лихорадит.

        — Ты снова бегала под дождем, Эльза? — я ругаюсь себе под нос.

        Какого черта у нее странная привычка бегать под дождем, когда у нее больное сердце?

        Голод и истощение, должно быть ухудшают процесс.

        Мои мышцы напрягаются, а мозг заполняется тысячью сценариев.

        Прежде всего, мне нужно понизить температуру ее тела.

        Я осторожно кладу ее на пол и подстилаю пиджак ей под голову. Она подтягивает ноги к груди и сгибается в позе эмбриона.

        Стянув с себя пуловер, я смачиваю его водой из туалета и обматываю ей голову.

        Стон срывается с ее бесцветных губ. Румянец на ее лице краснеет с каждой секундой.

        Капли пота выступают у нее на лбу и стекают по вискам.

        Я кладу руку ей на сердце. Ритм медленный, но затем становится быстрым.

        Это нехорошо.

        Это не просто лихорадка. У нее больное сердце, и готов поспорить, что она не посещала своего кардиолога после того, как переехала к отцу.

        Когда она упала в обморок в тот день после пробежки под дождем, наш семейный врач сказал, что она должна, как можно скорее посетить врача. Зная Эльзу, она, вероятно, не хотела беспокоить своего отца, как только воссоединилась с ним.

        — Черт, Эльза. Твою мать!

        Нам нужно убираться отсюда.

        Блядь, немедленно.