– Что это за дерево? – спросила она неожиданно.
– Липа.
Величественное дерево, росшее в гордом одиночестве на склоне сбегавшего к реке холма. Я представила себе выкрашенную голубой краской скамью под ним, тень и шелест листвы под широкой кроной.
– Мощно, не правда ли?
Ответа, кажется, не последовало.
Когда мы спустились на кухню, Даниель уже поставил варить еще кофе. Он за руку поздоровался с нашей гостьей.
– Поздравляю с прекрасным приобретением, – сказала Анна Джонс.
Стол все еще был накрыт к завтраку, но Анна Джонс согласилась только на чашку чая. Кухонный стул опасно покачнулся, когда она на него присела.
– Я слышала, вы приобрели усадьбу по весьма выгодной цене, – продолжила она. – Должно быть, вы купили ее напрямую у города?
– При этом четверть суммы ушла у нас только на то, чтобы получить подпись бургомистра, – проворчал Даниель. – Еще бы, ведь он такой занятой человек, ему некогда.
Он протянул ей свой смартфон с фотографиями документов по продаже.
– Копировальный аппарат оказался сломан, но они обещали немедленно прислать все копии по сделке, как только его починят. Я им отправлял напоминания по электронной почте, уж не знаю сколько раз.
– Должно быть, все в отпуске, – предположила я.
Анна Джонс открыла свой портфель и достала очки для чтения.
– Боюсь, я не смогу прочесть по-чешски.
Даниель подключил функцию перевода, и текст прямо на ее глазах изменился.
– Они хотя бы имеют юридическую силу, эти бумаги? – спросил он.
– Сложно оценить юридический текст, когда нет корректного перевода.
Она попросила копию договора о продаже, чтобы потом ознакомиться с ней в спокойной обстановке. Даниель записал номер телефона и отправил ей снимки на почту – из портфеля донесся слабый звук виброзвонка, свидетельствующий о том, что они дошли до адресата.
– Правда, я не знаю, хватит ли у нас средств, чтобы нанять юриста.
Даниель явно разволновался. Я слышала это по напряженности, сквозившей в его голосе, ощущала исходящую от него нервозность.
– Скорее всего этого даже не потребуется, – отмахнулась Анна Джонс. – Возможно, все дело в бюрократических пережитках прошлого. Уж поверьте мне, на то, чтобы старые привычки изменились, требуется время. Я сама выросла в таком же обществе и знаю, о чем говорю.
Она попросила нас подробно, в деталях, изложить, как происходила покупка, спросила про дату и про то, как именно было составлено объявление о продаже, если оно у нас еще осталось. Из сети его, конечно, уже давно удалили, но Даниель читал и перечитывал его столько раз, что сейчас смог воспроизвести без запинки. Лаконичное и непритязательное, никаких пустых фраз о виде на реку, высоких потолках и разноцветных витражах, только площадь и количество комнат.
Я намазала себе маслом еще один бутерброд, хотя была не голодна – дурацкая привычка есть, пока еда стоит на столе. Анна Джонс слушала, делала пометки, спросила, сравнивали ли мы цены на другие усадьбы в округе, отметила поспешность при заключении сделки. С того момента как Даниель нашел в интернете объявление о продаже и до того дня, когда сделка была заключена, прошло меньше двух недель – риелтор с самого начала был уверен, что мы ударим по рукам, и действовал очень напористо.
– Думаете, здесь что-то не так? – осторожно поинтересовалась я.
Анна Джонс не спеша выудила ложкой чайный пакетик и выжала последние капли заварки.
– Как я уже сказала, все может оказаться в полном порядке.
– А если нет? – спросил Даниель.
– Тогда, возможно, вам придется нанять юриста.
Даниель ударил рукой по столу и выругался по-шведски.
– Ясно же, что все в порядке, – поспешила вмешаться я, – просто все дело в этой самой бюрократии, как вы и сказали. Кафка ведь родом из этих мест, верно?
Анна Джонс улыбнулась и поблагодарила за чай, к которому она едва притронулась. После чего встала со скрипнувшего стула и, протянув на прощание Даниелю руку, пообещала приехать сюда снова.
Я отправилась проводить ее:
– Хотите взглянуть на сад?
Она с благодарностью приняла мое предложение. Садовник уже побывал там и успел кое-что прополоть. При виде роз Анна Джонс выразила свое восхищение, что меня очень порадовало. К сожалению, на тот момент я не смогла вспомнить всех названий, но рассказала о габсбургской розе. Анна Джонс слушала с интересом. Самый крупный куст почти весь расцвел, обнажив пурпурную середину, и аромат стал гораздо сильнее.
Конечно же, все в полном порядке. Просто Даниель любит переживать по любому поводу, воображая, что у него могут все отобрать.
Мы внесли плату, все подписали, на бумагах стоит печать городских властей. Нет причин волноваться.
– Вы должны извинить моего мужа, он сейчас сам не свой.
– И это неудивительно, если вспомнить о том, что вы обнаружили в подвале. После такого кому угодно начнут мерещиться призраки.
– Пожалуй, они начали мерещиться нам еще раньше, – пробормотала я, но больше не стала ничего говорить, ведь я обещала Даниелю. Трава склонилась под порывом ветра, чтобы в следующее мгновение вновь замереть неподвижно. И потом, я не упомянула о собственных снах, в которых мальчик из туннеля принимал облик моей сестры, умершей еще в детстве; а еще о звуках, которые чудились мне по ночам.
Перед домом я остановилась, чтобы показать старинные садовые инструменты. Некоторые из них я вытащила наружу, чтобы почистить.
– И вы нашли все это здесь, на усадьбе? – Анна Джонс тщательно осмотрела каждый предмет. Меня порадовало, что она проявляет такой интерес к тому, что другие посчитали бы обычным старым хламом. Там была мотыга со сдвоенным лезвием и еще одна, лезвие которой было направлено под углом в девяносто градусов, что-то вроде кривых клещей, топор с тонким лезвием, установленным не прямо, а наискось. Большую часть этих инструментов мы обнаружили в подвальных помещениях, в которые можно было попасть через внешнюю дверь в фундаменте дома, и в разрушенном кирпичном сарайчике чуть поодаль. Кроме того, там были вилы, о которые я споткнулась, гуляя по саду: поросшие травой, они до половины ушли в землю и их было трудно заметить. Я рассказала Анне Джонс о моей идее создать небольшой музей старины, чтобы сделать пребывание туристов здесь более запоминающимся. Тысячелетние традиции виноделия! А ведь часть виноградника действительно может оказаться очень старой. Я и сама слышала, как это глупо звучит. Меня охватила странная тревога, хотя я и старалась не поддаваться ей.
– А тело, что вы нашли в подвале, как думаете, когда оно там очутилось? – спросила Анна.
– Во всяком случае, после 1937 года, это точно. Видите ли, в том году в погреб заложили на хранение вино, и как-то с трудом верится, чтобы в тот момент там же находился мертвый человек.
– И сколько же ребенку было… лет?
– Десять, наверное.
– Как вы поняли, что это мальчик?
– На нем были башмаки. Грубые такие, мужские башмаки и что-то вроде кепки на голове. В общем, интуиция. Но я могу и ошибаться.
– Выходит, останься он в живых, ему было бы сейчас за девяносто. Чисто теоретически в этом городке еще могут найтись люди, которые его знали.
Анна Джонс осторожно прислонила мотыгу к стене.
– А если это случилось позже, – продолжила я, – то шансов еще больше.
– Так вы думаете, что его?.. – Анна Джонс окинула взглядом сад, заслонив глаза от яркого света козырьком ладони, – солнце уже стояло высоко в небе. Я запомнила эту паузу, мгновение тишины, ни птиц, ни насекомых, ни дуновения ветра. Она не закончила фразу. Но это было и не нужно. Убили, хлопнули, лишили жизни, прикончили. Слова сами пришли мне на ум, незримо повисли между нами.
– Думаете, у вас получится теперь жить здесь? – сказала она наконец. – Ведь подобные события накладывают свой отпечаток, могут изменить все до неузнаваемости.
Я медленно побрела по траве, раздумывая над ответом, которого я не могла ей дать. Анна Джонс остановилась возле оставшихся от ворот столбов в тени липы. Я спросила ее, довольна ли она своей поездкой. Должно быть, теперь она отправится домой в Англию.
