– Само собой разумеется, после этого я несколько лет покупала у Блу все камни, которые она приносила в школу. А тот, раскрашенный под ягненка, до сих пор лежит у меня на каминной полке. Бесценное сокровище, вот что это такое. Бесценное сокровище.

Я вытащила из духовки противень шоколадного и кокосового печенья, и дом тут же наполнился сладким сливочным запахом. Поставив противень на гранитную столешницу, я покосилась на малышку, спящую в стоящей возле дивана колыбельке.

– Думала, я совсем не так буду себя чувствовать.

Эту колыбель я пару лет назад нашла на блошином рынке в Бирмингеме. Она стала одной из первых вещей, которые я купила, решившись начать процесс усыновления. Пришлось несколько недель счищать с нее облупившуюся краску, чтобы вернуть кленовым рейкам их первозданную красоту. Но результат того стоил.

– И каких же ощущений ты ожидала? – спросила Марло, прихлебывая холодный чай и не сводя внимательного взгляда с Мо.

Элмор Аллеман – которого все в округе ласково называли Мо – сидел рядом с Перси на обтянутом фиолетовым бархатом диване и осторожно покачивал колыбельку, сжимая изящную ручку темно-коричневыми пальцами.

– Не знаю.

Я сунула в духовку противень с новой порцией печенья и завела таймер. Выпечка всегда меня успокаивала. А сегодня мне это было просто необходимо. Как говаривала Твайла, мне срочно требовалось «утешиться печеньками».

– Нормальных. Думала, буду чувствовать себя как нормальная мама.

Ясное дело, сам факт того, что я нашла ребенка в лесу, никак нельзя было назвать нормальным. И все же…

Я всегда мечтала о том, чтобы в доме звучал детский смех, чтобы за ужином собиралась дружная семья, чтобы кругом царила атмосфера любви и счастья. За последние несколько лет я посетила дюжину встреч, прошла обследование, пережила тщательный осмотр своего дома и получила официальный документ, подтверждающий, что я могу быть опекуном и усыновителем. Но до недавних пор я к исполнению своей мечты и близко не подходила.

– Сколько раз я тебе говорила, что ничего «нормального» не бывает? – заметила Марло, подавив зевок.

Она не желала отправлять Мо в «Аромат магнолий», ухаживала за ним сама и совершенно выбивалась из сил. По ее усталому лицу, по залегшим под глазами фиолетовым кругам было ясно как день, что, несмотря на помощь ежедневно приходивших к ним сиделок, следить за Мо ночами и управляться в магазине днем было для нее непосильной ношей. Мне хотелось узнать, как прошла встреча с новым владельцем магазина, но момент был неподходящий для расспросов. Не хотелось, чтобы этот вечер хоть что-то омрачало.

– Ну да, ну да. – Я выложила теплое печенье на тарелку, отнесла ее в гостиную и села рядом с Марло.

– Тогда как же ты себя чувствуешь? – спросила Перси, потянулась за печеньем и с любопытством посмотрела на меня своими рыжевато-карими – цвета виски – глазами.

Утром я позвонила ей из больницы, и она ушла с занятий, чтобы встретить меня дома. Мне приятно было, что она тут, со мной. С тех пор как она приехала домой на каникулы, общались мы мало – Перси посещала летние курсы в местном общественном колледже, работала, а по вечерам надолго куда-то исчезала. И я подозревала, что она тайком с кем-то встречается.

В отличие от меня Перси была общительной, нравилась людям и, кажется, вовсе не страдала от фамильной стигмы Бишопов. На меня в свое время общественное порицание обрушилось в полной мере, Перси тогда была еще слишком мала, чтобы что-то понимать. К тому же у нее было замечательное – и крайне завидное – свойство не беспокоиться о том, что о ней думают другие. А меня это волновало. Порой даже чересчур.

Я попыталась облечь свои ощущения в слова.

– Я думала, что, став мамой, испытаю прилив тепла. Ну, знаете, такого, что дает настоящая любовь. Оно все ширится в груди, и кажется, что ты вот-вот лопнешь. А вместо этого у меня такое ощущение, будто в желудке затянулся какой-то холодный узел.

– Как по мне, именно так все родители себя и чувствуют, – усмехнулся Мо.

– А ну цыц! – шикнула на него Марло. – Не пугай ее, она еще и суток мамой не пробыла. Этот холодный узел, Блу, это страх. Ты боишься.

Я не просто боялась. Я была в ужасе. Не от того, что стала матерью, но от мысли, что малышку, возможно, придется вернуть семье. Или отдать государству. Или еще кому-то.

У Перси тренькнул телефон. Она глянула на экран, тут же вскочила на ноги, извинилась и, перескакивая через две ступеньки, бросилась наверх, в свою комнату. Длинные каштановые волосы плащом летели за ней.

Я покосилась на Марло и заметила, что она вопросительно вскинула бровь. Оказывается, не я одна заметила, что у Перси какие-то тайные отношения. Раньше она никогда не выбегала из комнаты, чтобы ответить на сообщение.

– Как ее зовут? – спросил Мо, подтыкая малышке хлопковое фиолетовое одеяльце.

– Флора. Ее зовут Флора, – ответила я в четвертый раз с тех пор, как они пришли. В карих глазах Мо светилась нежность.

Твайла всегда говорила, что назвала меня Блу[2], потому что, когда впервые увидела меня, я была вся синяя от холода. Я родилась в морозный декабрьский день. Мое появление на свет оказалось для всех полной неожиданностью. И Твайле, должно быть, неприятно было об этом вспоминать, потому что она ничего мне про тот день не рассказывала, кроме того, что кожа у меня отливала голубым. Поначалу я хотела соблюсти традицию и назвать Флору Вайолет[3], но почему-то мне это показалось неправильным. А вот имя Флора отлично ей подходило, тем более что нашла я ее в лесу, среди цветов.

– Бьюсь об заклад, она тебя всю ночь на ногах продержит, – сказал Мо, строя спящей малышке рожицы, будто она могла его видеть. Казалось, она совершенно его очаровала. И соображал он сегодня куда лучше, чем в последние несколько месяцев. А ведь было уже темно – вечерами ему всегда становилось хуже. Специалисты называли смятение, охватывавшее больных деменцией и Альцгеймером после захода солнца, «вечерней спутанностью».

Я улыбнулась.

– Пускай, я не возражаю.

Нам с Флорой предстоял долгий путь, и я уже была в неоплатном долгу перед Марло. Сразу после того как мы нашли малышку, она позвонила нескольким знакомым, и вскоре мне сообщили, что судья Квимби назначил экстренное слушание. По итогам которого я получила над Флорой временную опеку.

На неделе ко мне должен был зайти судебный следователь, оценить жилищные условия и определить, можно ли мне стать постоянной опекуншей Флоры, если ее биологические родители в ближайшее время не найдутся. Если же их не удастся отыскать в течение четырех месяцев, суд лишит их родительских прав и я смогу подать прошение об удочерении.

ОТДАЙ РЕБЕНКА БЛУ БИШОП.

Я не могла отделаться от мысли, что все решилось так быстро, без бюрократических проволочек благодаря нашему Пуговичному дереву. Оно хотело, чтобы малышку забрала я, и позаботилось об этом.

Оставалось лишь надеяться, что оно и дальше будет дергать за невидимые ниточки, ведь по делу Флоры началось полицейское расследование. Утром мне довольно долго пришлось говорить с бывшим одноклассником Шепом Уиллером, который с недавних пор служил в полиции Баттонвуда. Он записал мои показания и пообещал сообщить, как только узнает что-то новое. Получалось, что если мать Флоры найдут и она захочет вернуть девочку, мне придется ее отдать. Ведь в Алабаме – как бы жутко это ни звучало – бросить ребенка без намерения причинить ему физический вред считалось мелким правонарушением. А мелкие правонарушения – это чепуха. Мои родственники на них плевали с высокой колокольни. Ну, кроме Перси. Она была исключительно законопослушной особой.

Чаще всего мелкие правонарушения вообще сходили людям с рук. В худшем случае их приговаривали к году заключения в окружной тюрьме. А матери Флоры достаточно было бы рассказать суду душещипательную историю, и она бы отделалась условным сроком и штрафом. От мысли, что я лишь временная опекунша девочки, у меня все нутро сводило.