— Доброго, — Ниночка протянула руку. — Заходите… рады познакомиться…

Она преглупо хихикнула и локончик на палец наматывать принялась, только вот… не поверил. И Антонина тоже. Может, ведьма из Ниночки и получится, а вот актрисой ей точно не быть.

Пускай.

…Виктория встретила Илью на пороге. Она ни за что не призналась бы, до чего желала и одновременно боялась этой вот встречи. Желала, потому как не шли из головы сестрины слова, и хотелось доказать, что все-то не так, что все-то они ошиблись, и нужна Илье она сама, Виктория.

И намерения у него серьезные.

И…

— А я вот заблудился, — едва ли не пожаловался Чуднов, появившись. Он пришел в новом костюме, правда, по обыкновению мятом, — нарочно он их мнет, что ли? — зато пуговицы были целы. Костюм темно-зеленый, а рубашка вот яркая, желтая, в мелкий горох.

— Бывает, — Виктория улыбнулась и застыла, ожидая… чего?

Того ли, что восхитится новым ее обличьем?

Платье село не так, чтобы идеально, пришлось подшивать в талии, но получилось вроде бы незаметно.

— А я вот… принес, — ей протянули мятую газетку, в которой спрятался пяток гвоздик. Цветы выглядели печально, одна, кажется, поломалась, и в этом Виктории почудилась недобрая примета.

…а про платье ничего не сказал.

И про волосы.

И вообще глянул и… потерял интерес? Вот в квартире головой вертит, разглядывает, Ниночке заулыбался, как старой знакомой, кивнул Калерии…

…а Евгений Дементьевич и вправду мужчина серьезный.

Конечно, Владимира преувеличивает, не может быть такого, чтобы подобный мужчина обратил внимание на Викторию. Может, конечно, как на коллегу. Она ведь и вправду старается, работает, вот и заметили… и если получится в заведующие выйти, то само по себе неплохо.

— А это Петенька, — раздался звонкий голос Владимиры, втащившей своего знакомого, которого она держала под руку крепко, словно опасаясь, что тот может вырваться. Хотя… Виктория не удивилась бы. — Эвелины еще нет?

— Нет пока…

— И Сережка опаздывает, — заметила Ниночка, разглядывая очередного гостя. — Я уж и волноваться стала…

…не то чтобы Ниночка и вправду волновалась. Не по поводу Путятина, конечно, который в последние дни отстранился, окончательно потеряв к Ниночке интерес. Он и не скрывал, что нужна ему не она, но дива, о которой выспрашивал подробно и жадно.

И требовал познакомить.

Именно, что требовал.

Мол, Ниночка ему должна… нашел дуру. Если Путятин и платил, то по собственному почину, позировала-то Ниночка честно, и не важно, хотел он там чего писать или передумал, ей-то какое дело?

А дива…

Диве он не понравится. Ниночка это шкурой чувствовала. И магу тоже не понравится. И остальным… она исподволь разглядывала мужчин, которые собрались на общей кухне.

Кухню пришлось отмывать.

Ящики и вовсе порывались занавесить кружевными салфетками, но после передумали, решив, что не так уж они и страшны, чтобы прятать. Да и сама кухня обыкновенная, небось, таких в коммуналке множество. Столы вот сдвинули.

Накрыли скатертями, поверх которых салфетки все-таки легли, то ли для красоты, то ли чтобы девать их куда-нибудь. А уж на салфетки стала посуда. Правда, Эвелинка еще когда заявила, что всяким посторонним подозрительным типам бабкин фарфор не доверит. Что у нее этого фарфора не так много и осталось, чтобы рисковать.

Еще разобьют по пьяни.

Нет уж, если выставлять на стол, то сервиз обыкновенный. И выставила. И главное, именно такой, о котором Ниночка сама мечтала: с розами и двойной золотой каемкой по краю тарелок. А когда Ниночка спросила, где достала этакую красоту, лишь пожала плечами.

Мол, не помнит.

Есть и все.

И Калерия сервиз вынесла, ведь одного, ясное дело, не хватит. Но у нее попроще, без позолоты и с маками вместо роз, хотя тоже симпатичный.

Ниночка подавила вздох.

Не оценят ведь. На тарелки и не смотрят, разглядывая друг друга. И видится в чужих глазах, что недоумение, что ревность непонятная. Неужто про других не знали? Стало смешно. Подумалось, что и Путятин удивится. Небось, рассчитывал быть единственным гостем, чтобы в центре внимания…

Она посмотрела на часики, купленные с Путятинских денег. Нет, большую-то часть Ниночка припрятала: когда ей еще позволят практику открыть? А в аптеке платили куда меньше, чем в буфете, да… но перед часиками не устояла.

И стоили они всего пятерочку.

Пять рублей, если подумать, это ерунда…

— Я выйду, — сказала она, пусть никто и не спрашивал.

Эвелина задерживалась.

Дива спряталась в собственной комнатушке, что было странно, потому как в последние дни она предпочитала сидеть в закутке мага, но тут вдруг… поссорились, что ли?

Или за детей боится?

Детям за взрослым столом делать совершенно нечего, но что-то Ниночке подсказывало, что не усидят. Эта, которая вторая, невесть откуда взявшаяся, тиха, а вот Розочку разорвет от любопытства. И запирать ее бесполезно.

На лестнице было прохладно.

И вот где его бесы носят-то?

Но вот внизу хлопнула дверь…

— Нинок! Ты тут? А я вот… к вам!

Пьяный.

То есть, не сказать, чтобы совсем, так, слегка, и в прежнее время Ниночка на эту вот малость вовсе внимания не обратила бы. Случается с людьми и такое. Праздник ведь. Но сейчас Ниночка испытала преогромное желание устроить сцену.

И потребовать, чтобы Путятин убирался.

Пьяный…

И с цветами.

С огромным букетом роз, завернутым в два слоя папиросной бумаги. Букет он нес, правда, одной рукой, опустивши, так, что розы мало что земли не касались. В другой руке держал пакет и коробку характерного вида:

— Тортик! — возвестил Путятин громко. — И цветы для прекрасных дам…

— Пил? — мрачно поинтересовалась Ниночка.

— Самую малость. Вот стокулечко! — он попытался было показать, сколько, но едва не выронил торт. И цветы. И то, и другое Ниночка отобрала от греха подальше. Цветов было жаль, а торт он принес не лишь бы какой, но «Киевский»[1]. Где только достал? И как доставил?! — Ты же не сердишься, душа моя?

Он попытался поцеловать Ниночку в щеку, но ей удалось уклониться.

Не хватало еще…

Но торт… торт стоит проверить. На всякий случай.

Боги, откуда в ней этакая подозрительность?

— Идем, — велела она строго, и пьяноватого Путятина под руку подхватила. — Все уже ждут…

— Все?

— Все.

— И дива?

— Она особенно.

— Ты ей не говорила, что у меня к ней предложение?

— Сам скажешь, — мрачно ответила Ниночка и подумала, что если он и диве предложит голышом позировать, то сломанным носом не отделается. И пускай… его нос, пусть сам о нем и заботится.

— Скажу… обязательно… Боги, сколько прелестниц! Ниночка, душа моя, ты не предупреждала, что у тебя такие… дамы… позвольте поцеловать вашу ручку. Ниночка, где цветы!

Переступив порог квартиры, Путятин преобразился. И шаг его сделался уверенным, и заплетающийся язык перестал заплетаться, и появился блеск в глазах, да и вовсе Ниночке вдруг подумалось, что мужчина-то видный. И собой хорош.

И…

Откуда эти странные мысли? Она сунула торт Калерии, тихо сказав:

— Далеко не убирай, надо глянуть, что с ним…

— Ингвар? — та поняла сразу и торт протянула супругу, который склонился над крышкою и сделал глубокий вдох. Правда, тотчас поморщился.

— Ванилью воняет. Крепко.

— Я сама посмотрю… может, на балкон пока вынесем? — Ниночка искоса смотрела, как Путятин целует ручки сестрам Красновским, как здоровается с их ухажерами, как приобнимает Тонечку, склоняется, говорит ей что-то на ухо, отчего Тонечка заливается румянцем, а ее парень хмурится, но как-то… понарошку, что ли? — Точно, на балкон. Там прохладно, пару часов постоит… я сама выйду.

Балкон при квартире имелся, вот только выход на него начинался с той, с другой стороны квартиры. Дверь на балкон большею частью держали запертой, потому делать там было совершенно нечего. То есть, стояли там шкафы, в шкафах лежали какие-то слишком нужные, чтобы выбросить, вещи, которым в квартире места не нашлось. Но вот выглядывать туда лишний раз жильцы опасались, поскольку гляделся балкон весьма хрупким, а возраст имел почтенный.