А потом можно еще на поезде покататься.

Поезд детский, но если попросить, то позволят. Ей понравится.

…идти стало легче. Болото больше не держало, а что вода под ногами хлюпает, так пускай себе. Святослав хотел было перейти на бег, но одернул себя. Не важно, насколько ты спешишь, главное, чтобы с мыслями разобраться.

Браслеты он вернет.

Зачем их ведьма оставила-то? Догадывалась? Знала? Проклятье, сейчас не поймешь, что она там знала, да и не нужно это. Главное, что браслеты он вернет.

Дивьи они.

И не для людей.

А потом, когда-нибудь, когда она повзрослеет и снова станет, если не доверять людям, то хотя бы не бояться их, вдруг да найдет кого-нибудь?

Сзади кто-то хихикнул.

Найдет. Того, кому нужна будет именно она, сама, хрупкая, словно сделанная из того перламутра, который раковины прячут от мира. С тоненькими ручками, с пальцами ледяными, с ресницами полупрозрачными, отчего кажется, будто ресниц этих и вовсе нет.

— Дурак, — отозвался туман, подгоняя в спину шершавым языком.

Еще какой.

Но… разве он сам может рисковать? Маги разума нестабильны. И потому семью заводят редко. Слишком велико искушение применить силу. Вот и не выдерживают. Казимир Витольдович тоже не выдержал. Развелся. Но это лучше, чем когда человека меняют, заставляя любить.

Ведьмины привороты ничто по сравнению с тем, на что способен маг разума.

…правда, на дивов повлиять непросто. И это ли не шанс?

На что?

На семью, которую Святослав… заслужил ли?

И болота молчат, а березняк совсем рядом, руку протяни и коснешься влажного темного ствола. Здесь он сырой и низкий, деревья клонятся друг к другу, и тонкие березовые ветви переплетаются этакой уродливой сетью. Но выход рядом.

Коснись и… почему он не спешит?

…семья ведь неплохо. Святостав сумеет справиться с искушением, он не станет подглядывать за ее мыслями, тем более что при всем его желании вряд ли выйдет. А вот с другой женщиной… конечно, ей выдадут защитные амулеты, но Святославу ли не знать, насколько легко их пробить.

Стандартные.

А на нестандартные тратиться никто не будет. Да и… не нужна ему другая. Он понял это ясно и четко, просто попытавшись представить иную свою жизнь, в которой есть спокойная служба, квартира в две комнаты, а если получится, то и в три, — все-таки их ведомство всегда заботилось о людях — и женщину, которая встречает его с работы.

Он искренне рисовал себе ее, но всякий раз получалась дива…

…дива, мать его.

— Дива, — прошелестело за спиной, и туман подкрался, окутал, угрожая увести прочь, намекая, что если Святослав не поспешит, то ему не выбраться. Ведь здесь, в тумане, так легко заплутать.

Дива.

Та дива, которая глядит на него, пусть и без былой опаски, но вовсе не так, как смотрит женщина на своего мужчину.

Любовь?

Какая, в Бездну первозданную, любовь. К кому? К человеку, который служит в конторе, разрушившей ее жизнь? Не только ее? Что скажут другие, узнав, что…

— Плевать, — Святослав вдохнул этот туман, тяжелый и волглый, воняющий собачатиной, аккурат как старый бабкин тулуп, под который его прятали, когда он умудрялся простыть. — Я… просто попытаюсь. Слышишь?

Ветер загудел.

…появилось ощущение обреченности. И кто-то зашептал на ухо:

— Ничего у тебя не выйдет. Посмотри, кто ты таков? Надсмотрщик. Как ни называй, а все равно… она лечит, а ты? Сколько крови на твоих руках? И думаешь, она не поймет? Не узнает, кем ты был? Можешь отговариваться войной, которая все спишет, но знаешь… сам ведь знаешь…

— Знаю, — Святослав дотянулся до кривой березы, ощутив вдруг явственно и неровность ствола ее, и влажную кору, которая прилипла к пальцам крупицами грязи. И захотелось руку отдернуть, вытереть, но он прижал к стволу ладонь. — Все знаю. Разберусь. Как-нибудь… пора…

…раз-два-три-четыре-пять.

Выхожу тебя искать.

Этот детский голос зазвенел в ушах. И смех. Издевательский такой.

— От себя не убежишь, — сказали ему. А Святослав ответил:

— Я и не собираюсь.

В побеге смысла нет. А вот в том, чтобы выжить, так вполне… ощущение штыря в груди стало ярче, оформленней. И он уцепился за это ощущение, за боль, которую причиняли телу.

Уцепился и…

— Знаешь, — сказали ему, когда получилось открыть глаза. — Я уже стала опасаться, что ты действительно хочешь умереть.

Дива сидела рядом.

И держала за руку.

Обеими руками держала его, Святослава, руку. И от ладоней ее исходила прохлада, которая вливалась в раскаленное тело Святослава.

— Нет, — у него получилось сказать, а в следующий миг Святослав пожалел, что вообще шевелил губами: горло не просто саднило.

Драло.

Как в детстве.

— Это хорошо, — дива кивнула. И волосы рассыпались по ее плечам. Серебряные. Льдистые. И сама она тоже ледяная, потому и поит прохладой.

Мысли определенно путались.

— У тебя ангина, — сказала она серьезно. — А взрослому человеку от ангины умирать как-то стыдно, что ли…

— Тогда не буду, — просипел Святослав. И улыбнулся. А она положила ладонь на его лоб и тоже улыбнулась.

— Это хорошо… ты не уходи больше, ладно?

И эта просьба была до того жалобной, детской, что захотелось пообещать, что он, Святослав, в жизни никуда не уйдет и ее не оставит. Никогда и ни за что.

Глава 18

Глава 18

Ноябрь пришел.

Вот просто взял и пришел, да не один, но с серой мутной пеленой, что затянула небо, с дождем, который шелестел уже третий день кряду и явно не собирался прекращаться, с теплыми вдруг батареями и суетой, к которой Астра прислушивалась настороженно.

Ноябрь она не любила.

Эти вот холод и сырость, спастись от которых невозможно было и под одеялом, да что там под одним, как-то она, желая, наконец, согреться, забралась подо все, что только нашлись в комнатушках, и не помогло. Не любила за сонливость, за желание просто свернуться клубком и лежать, лежать до самой весны.

За запотевшие стекла, за которыми ничего-то не разглядеть.

И лужицы воды, что скапливались на подоконнике. Но главное — за ту тоску, что появлялась в душе, забирая жалкие остатки сил.

Пожалуй, и зима-то переносилась легче, чем этот вот один месяц.

Но он пришел.

И все будто бы замерло.

Маг болел, выбираясь из своей болезни медленно и муторно, пусть больше он и не уходил туда, где пролегала грань между живыми и мертвыми, но и поправляться не спешил. И Анатолий Львович, которому Астра все-таки решилась позвонить — он-то в людях куда больше понимает — лишь покачал головой:

— Тяжелый случай, — сказал он позже, уже на кухне, где был усажен за чай. И ради чая этого появился и старый самовар, и шишки, и жестяная коробка, в которой хранился чай и мандариновые сушеные корки. — К сожалению, организм ослаблен, и не только физически.

На кухне собрались все.

Эвелина вынесла банку икры, которую тотчас подвинула к себе Ниночка, заявив, что никто-то, кроме нее, естественно, не сумеет оную икру на бутерброды намазать.

В конце концов, у Ниночки опыт, а сама Эвелина от дел обыкновенных далека.

Спорить та не стала.

— Всем нам нужен отдых, — задумчиво произнес Анатолий Львович, разглядывая не столько бутерброды с икрой, которые Ниночка раскладывала по тарелке аккуратно, сколько саму Ниночку.

И та, чувствуя внимание, тянула шею.

Задирала подбородок.

Краснела даже, чем вызвала недоуменные взгляды Виктории и Владимиры.

— Но ведь поправится? — уточнила Калерия, занимавшаяся куда более прозаическою колбасой.

— Поправится… с Астрою точно поправится, — и Анатолий Львович вытащил из кармана носовой платочек, которым принялся старательно натирать стекла очков. А потом, глядя в сторону, словно извиняясь, произнес. — Документы пришли… разрешение… и велено кабинет выделить для индивидуального приему.

Астра же кивнула.

И… не почувствовала ничего. Это, конечно, потому как ноябрь пришел. В ноябре тяжело радоваться, даже когда происходит то, чего ты ждал долго-долго. А может, не в ноябре дело? А в том, что она и вправду слишком долго ждала, вот и устала. И…