По вечерам Лялька бегала на «спевки», так она называла свои приработки в ресторане, где пела три дня в неделю. За ней тащилась Эля на правах лучшей подруги и опять, как и семь лет назад, сидела за столиком для оркестрантов.
Опять пила коньяк из кофейника и танцевала до упаду. Когда ресторан закрывался, для Ляли и её друзей он закрывался только снаружи. Внутри же, за закрытыми дверями начиналась самая что ни наесть настоящая развесёлая жизнь, в которой все были влюблены, беззаботны, молоды и счастливы.
На одной из таких вакханалий Лялька познакомила Элю с шикарным мужчиной кавказской национальности, короче-с грузином. Грузин был богат и щедр, красив до неприличия, но Ляля отдала его Эле, просто подарила, как дарят коробку конфет. Эля приняла, и грузин особо не противился.
Роман развивался по нарастающей. В активе у Эли была двухкомнатная квартира, яркая неизбитая красота и не растраченный темперамент. Эля возлагала на Мираби, так звали грузина, невнятные надежды и строила хитроумные планы. Прописки у Мираби не было, жил он в гостинице, благо средства позволяли. На свидания с Элей летел с цветами наперевес, водил по театрам и ресторанам, ошеломлял широтой размаха и в своих посулах обернул Элю вокруг глобуса уже раз пять, а знаменитые кутюрье в его обещаниях, были вконец разорены его безумными набегами.
Вот – вот должен был приступить к главному: предложению руки и сердца с плавно перетекающим переездом на Элину жилплощадь в качестве мужа. Но как – то всё, что он проговаривал для Эли, звучало в сослагательном наклонении, с частицей «бы».
А Эля всё чего – то ждала, выгадывала, в полном смысле слова дула на молоко и хотела, и одновременно боялась определённости, она не готова была опять становиться законной женой, но любовницей своему Мираби стать была готова.
В один из солнечных летних дней вся сколоченная вокруг щедрой подружки Ляли, компания собралась на шашлыки с ночевкой. Ночевать договорились у талантливого и никем не понятого Вадима, именно его сейчас окучивала Ляля с видом на очередное замужество.
Для Ляли вообще, сходить замуж было так же просто и необходимо, как нормальному человеку высморкаться. Она хотела стать женой Вадима, идти с ним рука об руку к истинному искусству. Но и дачу к Вадиму в придачу, со своим изощрённо – вариативным умом из головки не упускала. Дача была, конечно, родительская, но с Лялькиным обаянием вступить при замужестве в полное владение шикарной двухэтажной дачей, было вопросом времени.
Грузин подъехал к дому Эли с шиком, головы бабок – моралисток у подъезда свернуло в сторону грузина с шикарным букетом. На весь дом была только одна такая, кому мог бы букет предназначаться.
Это – Элька из семнадцатой квартиры. Прощелыга и шелуга ещё та! Особенно сильно против Эли дружили две старухи из её же, Элиного подъезда. Этих двоих буквально выбивали из давления Элины юбки размером с носовой платок, и декольте, из которых Эля рисковала выпасть в любой момент.
Давно замечено, что нет более строгих моралистов, чем завязавшие алкоголики и проститутки, вышедшие в тираж. И жизнь доказала правомерность этого утверждения. Много позже Эля узнала, что во времена своей цветущей молодости обе бабульки успешно развлекали господ немецких офицеров. Эля выстрелила из подъезда, обдав бабок дурманом своих духов и салютнув дверцей машины. Сразу выяснилось, что грузин запасся только лавашами, а Эля любила шашлык с чёрным хлебом.
Подкатили к магазину, Эля пробегая мимо телефонной будки, увидела женщину. Ту, именно ту женщину из так и не сбывшейся своей мечты о большой и красивой любви. Женщину из магазина, обладательницу мужа с Голливудских холмов. Она стояла у телефона – автомата, несчастная и потерянная.
– Девушка! Вы не могли бы мне дать парочку двушек, у меня все кончились. У меня пропал муж! Я обзвонила все морги, милицию, а его нет, нигде нет! О, Боже! Его убили! Он не ночевал дома, значит, случилось что – то ужасное! Я обзваниваю знакомых, но нигде его нет! Что делать? Что делать?! – причитала она.
В её серых огромных глазах плескался ужас непонимания того, что произошло с ней, со сказочным мужем, и всё существо было пронизано горем. Перед Элей стояла и сгорала от тоски и любви прекрасная незнакомка из мечты. На мгновение Эля заглянула в глаза женщины и увидала в них пронзительную боль, боль связала женщину смертельным узлом и тащила все её существо за собой в сторону полной тьмы разума.
Сумасшествие уже во всю выплясывало в этих когда – то прекрасных и спокойных глазах. Отсыпав незнакомке почти полную ладошку двушек, Эля поспешила уйти от этих приговорённых глаз.
Всю дорогу до дачи Вадима Эля молчала, грузин воспринимал на свой счёт не только Элино безумное декольте, но и её мрачное молчание. Он балагурил, веселил, а Эля опять решала для себя вопрос: «Где она, эта безумная любовь?
Почему она, Эля лишена этого дара? Да и нужен ли он, этот опасный дар? А, может быть, у неё с Мираби тоже будет безумная любовь и страсть навеки? Вон он сидит такой красивый, щедрый и бросает в пространство свои грузинские присказки. В конце концов, каждый из нас сам себе Дориан Грэй!
Надо придумать любовь и культивировать её в себе! Эля улыбнулась своему грузину в самую душу, в самое солнечное сплетение, и грузин понял, что сегодня или никогда…
Пикник удался на славу, все были в этот летний погожий день как – то особенно трепетны друг к другу. Дамы порхали в воздушных платьицах, мужчины разрывали крепкими руками лаваш, шашлык таял во рту, и золотое вино искрилось в бокалах. Компания то разбивалась парами, то опять, как в калейдоскопе, складывалась в сплошной пёстрый узор.
К вечеру перебрались на веранду. Дверь веранды была распахнута в большую комнату, где уютно потрескивал камин. Вадим взял в руки гитару, и началось волшебство.
Красивый породистый Вадим был, как в песне: «натуральный блондин» с чёрными, сросшимися на переносице бровями и карими глазами, в которых плескалось всё горе еврейского народа. Дальше шёл правильной формы нос и в, конечном итоге, всю эту серьёзность и строгость его облика перечёркивал смешливый и крайне подвижный рот с тридцати двумя зубами бесценного перламутра.
Он усаживался в кресло, а на подлокотнике устраивалась Ляля. И лились песня за песней, романс за романсом. В эти минуты невозможно было отвести глаза от этой красивой и талантливой пары. Их голоса взлетали высоко в небо и долго ещё дрожали в ночной тишине, обещая блаженство и негу.
Эля любила эти вечеринки и песни во сто крат больше, чем ресторанное пение, где Вадим брал только силой голоса, а души в песне не было. Техника исполнения и безусловное мастерство были, а душа просыпалась только вот на таких вечеринках, в кругу друзей.
Да и репертуар в ресторане коммерческий, разве там споёшь «Утро туманное»? Ляля, та – другое дело, той всё равно: что ресторан, что кухня в микрорайоне. Выкладывалась всегда без остатка и вкладывала в пение всю душу, не умея рассчитывать или припасать силы.
Правда, со времени своего романа с ревнивым до состояния Отелло Вадимом, Ляля уже не была в ресторанном пении столь расслаблена и органична, как прежде. Вадим требовал строгости и скромности, чтоб не дай Бог, даже тень мифической измены не легла на Лялино чело.
И Ляля честно начинала вечер, стоя у микрофона, как Кобзон и пела, как Кобзон, почти не поворачивая головы. Правда, хватало её ненадолго, она быстро заводилась от музыки и успеха, и к середине вечера уже никакие нахмуренные брови и угрожающие жесты на неё не действовали. Ляля буквально срывалась с цепи.
Каждый такой вечер заканчивался слезами, полным разрывом отношений в стиле греческих трагедий. Вадим бледнел, Ляля заламывала руки, потом долго мирились опять же, с выяснением отношений. Ляля давала торжественную клятву, и всё устаканивалось на время.
Умная Эля понимала, что замужество это Ляле надо, как зайцу стоп – сигнал, но говорить об этом с подругой было бесполезно. Ляля таяла при одном упоминании имени любимого, да и сколько Элька её помнила, та в любовь бросалась, как в атаку, грудью на амбразуру.
