К моим 14 случилось множество событий, которые, вот честно, я бы предпочла, чтобы обошли стороной. Мир больно ранил, отверг. В результате травли я стерла собственную личность. Постоянное осуждение и неприятие. Лень, отсутствие интереса к жизни. Сильный бы победил, слабая сломалась. Я точно знала, что чтобы я ни делала ничего не получится, не нужно и пытаться. Я раз за разом буду сталкиваться с неодобрением, или, хуже того, с издевками и унижениями. Я поверила, что я-никто, человек, у которого ничего никогда не будет. А хотелось… жизненные стремления никто не отменял. При этом четко знала, что хоть что-то делать слишком опасно. У меня, ущербной, ничего не получится. Прошлые травмы явно показали—мне нет места в этом мире. От невозможности быть собой, жить, как хочется, делать, то, к чему душа лежит, мне становилось тошно. Могла ли я хоть чего-то добиться в этой жизни, будучи таким человеком? В жизни, где для успеха коммуникабельность и выстраивание правильных отношений с правильными людьми зачастую, важнее мозгов. На что было рассчитывать мне, человеку с нулевыми задатками? А еще самооценка. Существуют люди, которые начинают дело с уверенностью в том, что смогут. Я не знаю, какая жизнь должна быть, чтобы так воспринимать себя? Для меня уверенность в себе это что-то из области фантастики, я боюсь начинать решать даже самую мелкую задачу, потому что точно знаю, не получится. Я не пыталась что-то делать, к чему-то стремиться, добиваться, уже тогда я позволила им себя сломать, определить мое будущее.
Я точно знала, что никто не захочет со мной общаться, дружить, если кто-то и пытался завязать разговор, воспринимала это как шутку, причем достаточно злую. Не верила, что кто-то кому-то искренне интересна, я же плохая, страшная, недостойная. Казалось, люди хотят поиздеваться. Влезть в душу, узнать, что со мной происходит, посмеяться. Я тут же уходила в себя от страха. Чего боялась? Того, что позволю истинным чертам проявиться, опять вызову непонимание. Того, что ранят. Поэтому я старалась оттолкнуть человека, знала, что он все равно разочаруется и в очередной раз причинит боль. Не факт, что переживу, значит нужно не допустить, предотвратить. Понятное дело, что даже изначально дружелюбно настроенный обалдеет от такой странной реакции и предпочтет дальше не общаться. Я долгое время сталкивалась только с агрессией, ее и ожидала… Травмированное сознание. Я не жила в мире людей, была отгорожена от них, сидела в стеклянном кубе, из которого не вырваться, вся порежешься в процессе, потеряешь слишком много крови.
Начала проявляться аутоагрессия. Иногда я плакала и истерила, иногда срывалась на маму, за что было очень стыдно впоследствии. Было очень жалко и себя и ее, становилось еще хуже. После истерик случалось что-то нехорошее, и я считала это наказанием за отвратительное поведение…
При этом нужно признать, что травля, с которой я столкнулась, не яркая, с плевками в лицо и опусканием головы в унитаз, без рукоприкладства, тихая, вялотекущая, но при этом разрушившая мою личность. Поначалу со мной более или менее, общались девочки, хотя мне в это виделся какой-то подвох. Мне казалось, они все равно не любят и обсуждают в негативном свете. Я была одиноким ребенком-сиротой среди людей, которому некомфортно и плохо от происходящего, но не совсем уж изгоем, которого все шпыняли и за одну парту не садились. Я просто чувствовала, что непопулярна, и по-настоящему меня никто не любит. Не относятся так как к тем, кто нравится. Не воспринимал меня так, как я бы этого хотела. Разница колоссальная. Я с самого детства видела только лишь негативное отношение противоположного пола, ведь травили именно одноклассники-мальчики. Для них я не являлась девочкой, скорее серым бесполым пятном. Я очень сильно боялась и не осмеливалась отвечать резко. Казалось, будет еще хуже. Кроме того, обо мне же другие, которые не участвуют в травле, плохо подумают. Откуда это? Откуда страх сделать хоть что-то для себя? Стыдно показывать не лучшие черты. Зато не стыдно стоять и слушать оскорбления. В какой момент я сломалась и стала жертвой? В какой момент это общество внушило мне мысль о том, что я должна молчать? Почему я была уверенна, что нужно терпеть и переживать, вместо того, чтобы ответить? Молчание, ожидаемо, не прибавило мне уважения других детей, наоборот, они тоже включались в травлю. Почему нет? Я же не отвечу.
В то время не шла речь ни о каких симпатиях. К кому ее испытывать, к тем, кто травит? Детские влюбленности, ранние романы, первый поцелуй и секс в 16–это у других. Да и не нравился мне никто. Одноклассники—плохие, глупые, злые. Либо нарочитые «альфачи», либо закомплексованные ботаники. А кроме них других мальчиков в окружении не было. У меня отсутствовала компания, кроме одноклассников других детей не присутствовало.
Некоторое время у меня даже была формальная «лучшая» подруга. Правда эта дружба так и не дала мне ощущение вовлеченности в вокруг происходящие процессы. Наше общение сошло на «нет» в 13 лет, когда девочка начала наносить на лицо толстый слой тонального крема «Балет» и синие тени. Она сама, ее мама и сестра считали, что это красиво. А еще они говорили «ложут» и «плотют» и всей семьей цитировали фильм «Свадьба в Малиновке». Конечно, в пубертатном периоде ей со мной, ставшей еще более грустной и задумчивой, стало неинтересно. У нее началась личная жизнь… Общение с мальчиком на 3 года старше, который не нравился, но «должен же у меня парень быть, а то некрасиво». Сложно представить двух более разных девочек. Мы с первого класса сидели за одной партой, вот и весь секрет дружбы. В тяжелом подростковом возрасте, когда еще ярче начали проявляться черты характера, стало ясно, что у нас нет ничего общего. Дружба закончилась, и это стало для меня огромным ударом. Она не звонила, не звала гулять, постоянно была чем-то недовольна. Мы продолжали сидеть за одной партой, но я была интересна только для того, чтобы переписывать решенные задачи по математике. Не хотелось быть человеком, которого используют, и обращаются к нему только когда что-то нужно. Я не смогла найти в себе силы общаться после того, как нашла в учебнике клочок тетрадного листка, на котором была ее переписка с нашей одноклассницей:
–А вы с Лерой ведь лучшие подруги?
–Нет, мы просто сидим вместе, моя лучшая подруга-Юля.
Было, в очередной раз, очень плохо. Но я не стала выяснять отношения, тихо отдалилась и начала играть роль «Белого лебедя», возвышенной непонятой натуры, абсолютизирующей свою боль. Как будто страдание сделает меня лучше, чище. А потом, единственный мой человек обязательно увидит величие моей души и отогреет. Я жила надеждой на счастливое будущее.
А пока…было невыносимо больно, от того, что никому не нужна, не интересна. Я всегда мечтала об огромном количестве друзей, не было ни одного. Все свое время проводила в одиночестве, научилась мечтать о том, что все еще будет. Воображение рисовало поистине сказочные картинки.
Чем старше я становилась, тем меньше хотелось находиться среди людей: идти в школу, просто выходить из дома. После уроков иногда удавалось договориться о совместной прогулке с одноклассницами, но в последний момент я всегда отказывалась. Очередные несколько часов несвободы, нет. В то время только уединение позволяло хоть немного восстановить немногочисленные жизненные силы. Бесцельному шатанию по улицам я предпочитала время с книгой или журналом, ну или в самом страшном случае, с телевизором. Разговоры девочек казались скучными и пошлыми. Все эти рассуждения о растущей груди, и «лапаньях» мальчиками, о первых сигаретах и алкоголе… Не интересно. Так хотелось обсудить с кем-нибудь нравящуюся музыку, а не «Руки Вверх» и, прости господи, «Иванушек». Поговорить о книгах, о статьях в журнале. Ну или о жизни, о том, чего мы хотим, о чем мечтаем, какими планируем быть. Со мной рядом людей, с которыми я бы могла обсудить подобное, не было. А искать их, пытаться оказаться «среди своих» я не могла, кто я такая, чтобы быть с ними рядом, если недостойна? Кто я такая, чтобы верить, что приличные люди могут захотеть общаться? Я сама себя не люблю. Мне казалось, нужно сначала понравиться себе, после чего можно попытаться нравиться другим. Мне не то чтобы не хотелось быть среди людей, в том моем состоянии это было практически невозможно. Любой взгляд, слово я воспринимала как оскорбление. Так сильно меня затравили. Казалось, не было в мире более зажатого, напуганного человека.
