– Ну, вернулись слова? – то ли спросил, то ли констатировал Серапион.

– Вернулись, – Георгий помотал головой, поморгал – мир был прежним. И в нём пёс знает откуда в деталях проступил напрочь забытый случай из экспедиции. Он описывал тогда очень редкие таблички прекрасной сохранности, а старуха-хозяйка запрещала их касаться без особых приговоров. Странно вот что: таблички помнились, старуха помнилась, а присловья до этой минуты не всплывали ни разу, как и то, что они были вообще.

– А ты не удивляйся, – в ответ его мыслям отозвался Серапион. – Ты же дедов благодарил?

– Благодарил, – согласился Георгий. – И что, два слова могут вот этак отшибить память?

– Несомненно, – успокоил Анастасий, поднимаясь со скамьи. – Могут отшибить, могут защиту поставить. Важно, кто и как слова передал. Тут передача была сильная.

– Но зачем мне их вспоминать?

– А чтоб не сдохнуть к заре, как твой скаред, – ясно и ёмко объяснил Ферапонт, неспешно собирая и расставляя по полкам предметы со стола.

– Видите ли, Георгий Игоревич, вы ведь и другие тайные вещицы хватали почём зря, – снова вклинился Анастасий. – А заклятие забыли, да и случалось это позже, у совсем иных хозяев… Защита хоть на вас и имелась, но брешь в ней села изрядная. Коллеги же, мусолившие погибшую плакетку, и вовсе не подозревали про беду. Как вы определяли таблички бабы Агафьи?

– Охранниками. А что?

– Охрана – могота, – коротко бросил Ферапонт.

– Вот именно, – поддержал Анастасий, – то есть направленная, текучая через предметы и времена мощь. Она нейтральна, но здесь обращена против чужих. А не знающий, как себя с ней вести, – чужой. Вас покорёжило ещё тогда, да обошлось. Теперь же сложилось иначе: майолика вашего друга – предмет феноменально намоленный. И когда его растеребили, наружу плеснуло нечто категорически зловещее…

– Зловещее для кого?

– Да хоть бы и для вас. Сила разнесла всё, что попалось вблизи, но ей нужно вместилище. Плакетка разбита… Впрочем, лучше разобраться на месте: времени у нас мало. Надеюсь, вы не против?

– Разумеется, только…

– Вот и отлично, потому что без вас исправить никак нельзя, – махом разбил Анастасий таившиеся у Георгия надежды и сгреб со скамьи некое подобие плаща. – Возьмите с гвоздя что-нибудь, накиньте: нам на холод сейчас, а до одежды вашей руки не дошли. Теперь смотрите внимательно сюда и делайте, как скажу. Видите? Отчётливо? Тогда прошу вперёд…

Вперёд и вбок неслась крутящаяся пенная струя. Такого ливня в проулках Петроградки Георгий припомнить не мог, хотя чего-чего, а дождей тут хватало извечно. Этот выдался не просто непроглядным, а каким-то невсамделишным, с бесконечными сполохами, с дробящимся о стены грохотом из-под туч. Бешеные потоки лились отовсюду: с карнизов, с крыш, из дождевых отводов; вода стояла высоко, не успевая уходить в люки. Редкие прохожие шарахались к аркам, жались к любым навесам, силясь укрыться.

Лишь две фигуры двигались под кинжальным ливнем мерно и несуетно. Шедший впереди был высок, сед и осанист. Промокшая до нитки темная хламида, казалось, ничуть его не заботила. Старец степенно шествовал, и мнилось, что гуляет он по волнам, словно в бурю по морю Галилейскому. Второй ходок статью не поражал, но в набрякшей от воды черной накидке смотрелся внушительно, хотя и непривычно для этого города и часа. Диковинная парочка неспешно вышагивала по проулку мимо магазина «Размышление», направляясь к отверстой парадной в доме напротив.

Прежде Георгий, возможно, поражался бы сам собой и недоумевал, отчего же он не бежит, как все, закрывая голову, и почему валящаяся с неба стена воды ничуть его не тревожит, но после похождений этой ночи дождь вряд ли имел значение.

Когда камлания в доме Серапиона завершились, Анастасий без предисловий извлек из кармана запасенный мел, начертил на стене долговязую параболу, велел Георгию пристально в неё вглядеться и, лишь там показалась зияющая чернь, уверенно в эту чернь шагнул. Георгий, как и условились, ступил следом и тут же попал под грохот и ливень стылой осенней грозы в том самом проулке, где закончил свои дни диск новопреставленного Долгова, вероятно, прихватив с собой и хозяина. Удивляться было тяжело, и оглоушенный этнограф безропотно последовал, куда вели.

Анастасий шёл тихо, временами останавливаясь, то забирал к левой стороне, то к правой, а у памятного подъезда и вовсе застыл. На лице у него обозначилось усилие, словно бы старик прислушивался, хоть из-за рева воды и пробивающихся раскатов слышать что-либо возможности не оставалось.

– Кажется, нам не сюда, – впервые за путешествие произнёс Анастасий, и голос его легко перекрыл грозу. Старец достал давешний пакетик, оторвал уголок и, взяв щепотью немного какого-то порошку, взметнул его в воздух перед собой. Ничего особенного не произошло, только, кажется, одна из теней залегла длиннее и нацелилась в сторону от приоткрытого подъезда.

– Нам вон туда нужно, – Анастасий указал ей вослед и зашагал прямо ко входу в знакомую уже Георгию антикварную скупку.

Погасшая вывеска едва проступала в полумраке. Фонарь на растяжке не горел, окна в домах давно потухли, а дождевые потоки ухитрялись съедать остатки и без того скудной иллюминации. У стекленной двери старец на миг задержался, и Георгий было решил гадать, как тот сладит с запертым засовом: снова вытащит мел, скажет тайные слова или прожмется сквозь стену, но Анастасий поступил скучно – просто повернул ручку, и та легко подалась, отворяя проход.

Внутри заведения Олега Васильевича разглядеть что-либо было невозможно, хоть глаз коли. В кромешной тьме, оберегаемой закрытыми наглухо шторами, даже смутно не читались контуры; не нащупывался и выключатель, но на его счет Анастасий упредил сразу: «Свет включать и не думайте».

Что дальше сделал диковинный старик, Георгий не видел, да и не мог увидеть, но неожиданно мгла словно отпрянула, явив в мелочах предметы, как если бы вокруг зажгли ксенон. Стали различимы цвета, явственно проглянулась легкая пыль на мебели… Мрак при этом всё так же царил в лавке, и как эти реальности уживались вместе, оставалось загадкой.

Анастасий вышел на середину залы, постоял, зажмурившись, а затем ринулся прямиком к бюро красного дерева у дальней стены.

– Вы твёрдо вспомнили заговоры Агафьи Даниловны? – осведомился старец, не оборачиваясь.

– Разумеется, – Георгий попытался унять тягучую дрожь, но безуспешно: отяжелевшая от воды одежда примораживала.

– Тогда сейчас и опробуем. Впрочем, простите, я забыл о вашем платье…

Как уже случалось в эту ночь, сказанное дальше слово разобрать не вышло, хотя говорилось оно громко и отчётливо. Озноб мгновенно исчез, сменившись уютной согретостью. Но насладиться ею времени не дали: то ли Анастасий наколдовал, то ли само так вышло, только одна из разложенных на бюро тёмных плашек вдруг явственно засветилась.

– Говорите заклятия моментально! – велел старец, и продрогший этнограф принялся перекатывать языком противные и неудобные звуки, воскрешённые серапионовым искусством. Сам же Анастасий постоял недвижно, что-то шепча, а затем отмахнул рукой по воздуху. Негромко свистнуло – в кулаке у старца белёсо глянул тонкий прямой нож, которым он затем ещё раз очертил возле плакетки. Свечение приутихло.

– Что… – начал было Георгий.

– Ну!! – рявкнул Анастасий, оборачиваясь. – Читайте!

– Айх, – сызнова забормотал нечаянный псаломщик едва посильную гортани тарабарщину. – Хн-н… Н-н-н!! – Анастасиев нож чиркнул у сердца, будто рассёк невидную струну.